Три цветка и две ели. Первый том

Лилию Тиодо тормошил взволнованный Адреами. В третьей секции свалилась в обморок еще одна дама, а затем раздались крики о помощи из дальней секции, где слушали заседание суда стоя. Лючия Альмондро тоже пила воду из фляги и нервно обмахивала себя другой рукой. Малютка Мигальс хныкал…

Лишь минут через девять в Зале Правосудия навели порядок: всех женщин привели в чувство, Мигальсу дали леденец, а присмиревшего, избитого до крови Пролу Шорхога крепко связали и заткнули ему кляпом рот.

– Заседание начинается, – заговорил судья Лентас Флекхосог. – Прола Шорхог, каков ныне лишен за позор права зваться вольным горожанином Нюёдлкоса, – зачитывал он по бумаге, – обвиняется в четырех преступлениях: в бандитском разбое, в убийствах, каким нет счета, в осквернении чужой плоти и надругательстве над родом. Чтобы назначить справедливую казнь Суд разберет каждое преступление по очереди. Проле Шорхогу отказано в слове для своего оправдания, поскольку ныне он бродяга. Слово получает господин Нинно Граддак, вольный горожанин Элладанна, подданный Орензы и уважаемый кузнец. Так как господин Граддак не говорит по-лодэтски, то его слова будет переводить смотритель замка герцога Раннора, господин Огю Шотно. Но так как господин Шотно тоже не говорит по-лодэтски, то нам с меридианского языка переведет его слова господин Вана Дольсог, вольный горожанин Нолндоса и изобретатель Его Светлости герцога Раннора. Прошу названных господ встать.

Далее все в Зале Правосудия «насладились» рассказом на трех языках о том, как на Нинно напала банда из Нюёдлкоса. Выступили и другие свидетели: градоначальник Нюёдлкоса, хозяин «харчавни» Мерль и два лесоруба, «меридианец» и «бесчувственный», представленные общественности как рыбаки. В итоге верховный судья, герцог Раннор, объявил, что вина в бандитском разбое доказана, ведь сам был свидетелем оному. Обвинение в убийствах тоже не вызвало ни у кого сомнений. О том, что Прола Шорхог кормил свиней людской плотью и губил души меридианцев, эмоционально-сочно и едва сдерживаясь в выражениях, поведали Сиурт, лесорубы-рыбаки и харчевник. Эти истории потрясли ларгосцев, особенно выступление Мерля, какой сам был готов убить «таку свинью как Пролу». Дамы опять пили воду, обмахивались платками или промокали глаза. Когда показали найденные в доме Шорхогов ценные вещицы, среди каких были детские игрушки, тайком смахивали слезы даже мужчины.

Рагнеру казалось, что обвинение в осквернении чужой плоти, самое страшное обвинение из всех, уже доказано, но встал отец Виттанд. Ему, судье и настоятелю храма, Суд не мог отказать в слове. Низкорослый, тщедушный невзрачный священник, тем не менее умел брать власть над толпой – его внутренний огонь зажигал других, его черная пелерина мученика на светло-бежевой хабите не могла не внушать уважения верующим, его тяжелый серебряный крест с сапфиром, ярко мерцавший на впалой груди, сиял не из-за игры света, а из-за глубокого доверия к нему Святой Земли Мери́диан.

Спустившись с кафедры на подиум, отец Виттанд горячо заговорил:

– Всё, что мы услышали, – ужасающе! Бесспорно, бесспорно, это ужасающе…Вот только вольнодушный человек не может быть обвинен в осквернении плоти – он не разбирает разницы между добром и злом. Его разум подобен звериному – его можно научить послушанию, как собаку, и превратить из дикого зверя в полезного. Но разума людского у него нет, как и нет души. Вольнодушные не могут быть казнены насмерть – за злодеяния их надобно закрыть в монастыре и усмирять их плоть благодатным, тихим окружением. Перед нами младенец во взрослом теле! Несчастный! Не разумеющий своей вины! Напуганный, оттого и буйный! Младенец! Мла-де-нец!

В глазах прихожан засквозило сочувствие (несчастного младенца всем было жалко колесовать), а у Рагнера появилось непреодолимое желание подойти к отцу Виттанду, молча свернуть ему шею или просто вдарить кулаком по его серой башке – одного удара бы хватило, чтобы покончить со «святой гадиной». Несмотря на справедливость слов священника, Рагнер прекрасно понимал, что тот выступил лишь потому, что знал: без казни и крови ларгосцы не успокоятся и завтра их снова будет легко подвигнуть на бунт.

Рагнер поднялся со скамьи и вышел к отцу Виттанду, но не убил его, а указал ему на кафедру.

– Благодарю за ценные разъяснения, – холодно сказал он. – Теперь я попрошу вас занять свое место. Слово дается градоначальнику Нюёдлкоса.

Пока отец Виттанд поднимался на кафедру, Рагнер спросил градоначальника:

– Признан ли обвиняемый вольнодушным?

– Нет, Ваша Светлость и Ваша Честь, – вытирая пот со лба, ответил тот. – Вольнодушный не имеет права на торговлю.

«Получил, отец Виттанд?! – торжествовал Рагнер. – Ах, Нюёдлкос! Драный-сраный городок с продажными судьями и властями!»

Но отец Виттанд сдаваться не собирался. Взойдя на кафедру, на стул он не сел, показывая тем самым, что желает возразить.

– Вам слово, отец Виттанд, – улыбаясь, сказал Рагнер. – Но говорите со своего места.