Три века Яна Амоса Коменского

Однако Ян Амос не должен забывать о своих обязательствах перед шведами. Оксеншёрна недоволен не только тем, что Коменский отвлекается от работы над учебниками, но и самим фактом участия Яна Амоса в таком деле, как примирение католиков с протестантами на торунском съезде. Теперь, когда уже почти достигнута военная победа над Габсбургами и Католической лигой и, следовательно, католицизм теряет свое былое политическое влияние, преждевременное примирение с ним было бы, с точки зрения политика, невыгодно. Гораздо умнее, будучи победителями, продиктовать свои условия при заключении мира, на что и рассчитывал Оксеншёрна. Разумеется, о подобных планах в его письмах к Коменскому не говорилось, но догадаться об их существовании, выслушивая отповеди всесильного канцлера, было не так уж трудно. Ян Амос оправдывается: только по настоятельной просьбе общины он присутствовал на съезде, да и то лишь в начале заседаний, а затем удалился, чтобы продолжать работу над учебниками. По прибытии в Швецию он представит результаты своих трудов, и тогда — он уверен в этом — отпадут все упреки. Тон ответа Коменского смиренный. Он не имеет права ссориться с Оксеншёрной, хотя чувствует себя глубоко уязвленным. Но канцлер будет участвовать в решении судьбы чешского народа, а ради этого дела он готов стерпеть все обиды, перенести все невзгоды.

И Коменский трудится, пытаясь поспеть за временем, с каждым днем словно убыстряющим свой бег, ибо ему приходится разрываться между «Всеобщим советом» и учебниками. Но Ян Амос не позволяет себе ни малейшей небрежности — каждая страница нового дидактического сочинения «Новейший метод преподавания языков» насыщается богатым материалом. Летят дни. Ясное солнце рассеивает свинцовую хмарь, закрывавшую так долго низкое небо, уже поднялась молодая трава. Пришла весна, принесла тепло, пробудила новые надежды. Первые главы «Новейшего метода преподавания языков» наконец написаны и могут быть отданы на высокий суд. Ян Амос считает, что пришла пора отправиться в Швецию. Он хочет засвидетельствовать, что не терял времени даром, и напомнить великому канцлеру о его обещаниях относительно решения чешского вопроса.

...В Стокгольме Коменскому приходится ждать, когда Оксеншёрна будет в состоянии его принять: канцлер тяжело болен. Пока же де Геер отдает дидактические работы Яна Амоса на суд ученых мужей. На удивление быстро, меньше чем за две недели, они выносят свое суждение: сочинения Коменского достойны всяческих похвал, их, несомненно, следует опубликовать. При этом было бы полезно философу остаться на зиму в Стокгольме, дабы в случае необходимости внести какие-то исправления. Де Геер удовлетворен. Коменский же с волнением ждет выздоровления канцлера и аудиенции у королевы.

Настала пора снова — и на этот раз со всей настойчивостью — поднять вопрос о будущем Чехии после победы над Габсбургами; переговоры о мире воюющих сторон в Мюнстере и Оснабрюке идут уже почти три года. Говорят, они близятся к завершению. И теперь каждый месяц, неделя, может быть, даже день могут иметь решающее значение в определении судьбы чешского народа.

Мучительно тянутся дни ожидания. Болезнь Оксеншёрны отступает медленно. А противники протестантов, особенно братьев, не теряют времени: плетут интриги, пытаясь посеять подозрения у шведов в причастности Коменского к кальвинизму. Ползут клеветнические слухи... Наконец Оксеншёрна принимает Коменского. Бледный, изможденный, словно сразу постаревший на десяток лет (Ян Амос не видел его четыре года), Оксеншёрна сидит в кресле, бессильно положив руки на подлокотники. Едва ответив на почтительный поклон Коменского, он вдруг взрывается упреками: почему Ян Амос не послушался его совета и не уклонился от торунского диспута? В ответ на объяснения канцлер хватает лежавшую на столе книгу — изданные в Варшаве протоколы диспута — и показывает среди участников имя Коменского.

— А почему ты дал записать себя в список совещающихся? — Голос Оксеншёрны срывается, на лбу выступает испарина — видно, эта вспышка гнева стоит ему недешево.

Ян Амос говорит, что его внесли в список без его ведома, и снова повторяет, как могла возникнуть эта ошибка.

— Что было, того не вернешь, — замечает канцлер. — Взгляд его становится пристально-холодным. — Сейчас будет лучше, если ты вернешься в Эльблонг.