Три возраста Окини-сан

Был четвертый час пополудни. Неожиданный наплыв тумана дал русским передышку в тридцать минут. «Суворов» циркулировал на одном месте, работая то левой, то правой машинами, чтобы, управляясь ими (вместо рулей!), следовать за эскадрой. Это ему не удавалось… Телефоны отказали. Переговорные трубы извергали не слова команд с мостика, а лишь соленую воду океана. Вентиляция еще трудилась, всасывая в нижние отсеки не воздух, а густой дым, пронизанный белыми хлопьями шимозы, которая и удушала людей, безнадежно задраенных в придонных отсеках. В боевой рубке флагмана убило всех кондукторов, уцелел лишь один матрос. Офицеры были изранены через амбразуры смотровых щелей. Спасательные «козырьки» оказались, напротив, губительны: они экранизировали осколки; не отражая их, а загоняя внутрь боевой рубки, -непростительная ошибка конструкторов! Мостик полыхал, отчего сама рубка напоминала плотно закрытый котел с грибовидною крышкой, поставленный на пламя жаровни… Филипповский сказал Игнациусу:

— Не пора ли нам уходить?

— Куда? — спросил его Рожественекий.

— В пост.

— Как?

— Через мостик, — решился лейтенант Богданов.

Он шагнул в двери, что-то под ним затрещало, и офицер провалился в яму прогара. Зиновий Петрович мелко крестился:

— Вечная память, спаси и помилуй… раздрайте люк!

Из боевой рубки в боевой пост вела узкая труба шахты. Оттащив убитых, Игнациус с Филипповским открыли люк. К этому времени флагман уже имел два осколка в голове, один в правой ноге, несколько осколков застряли в его теле, но спуск в шахту он преодолел еще достаточно бодро.

— Конечно, — сказал он в боевом посту, — здесь можно спасать свою шкуру, но отсюда ни бельмеса не увидишь, что творится на белом свете… Я пойду, господа, наверх!

Его не удерживали. Как и все офицеры эскадры, Рожественекий был в кожаной тужурке, на ногах -высокие кожаные сапоги, как у солдата. В треске горящих надстроек он пытался пробиться к бортовой башне, и тут его ранило в левую ногу, очень болезненно, отчего адмирал закричал. Из дыма возник его флаг-капитан.

— А, это вы? — сказал он Коковцеву. — Что в корме?

— Уже ничего не осталось. Все горит… людей в сечку!

— Я ранен… помогите встать, — просил адмирал. Коковцев и сам ранен. Он кликнул людей из батарейной палубы:

— Эй, тащите адмирала! В носовую — она цела!

Могучая заслонка брони со скрежетом растворилась, матросы просунули флагмана внутрь носовой башни, которой командовал лейтенант Кржижановский; он подставил под адмирала ящик.

— Вы бы знали, какая боль… боль! — сказал Рожест венекий. — Сейчас не мне одному больно, но… Разве я виноват?

Рожественекий пошатнулся, его поддержали.

— Была договоренность, — произнес он. — Весь мой штаб и меня с «Суворова» должны снять миноносцы… Где они?

Сказав так, адмирал потерял сознание. Туман распался, а Того снова начал выписывать «палочку над „Т“». Осыпаемый снарядами, «Суворов» беспомощно кружился на месте, подставляя противнику свои израненные борга. Коковцев часто слышал непонятный треск, за которым следовало шипение. Это срывались с заклепок пластины могучей брони, подобно листам фанеры, и, раскаленные, утопали в море, извергая клубы пара.

— Адмирала надо снимать. Но где же миноносцы?

— Вот они! — воскликнул Кржижановский, а матросы нащупали в панораме прицела бегущие по волнам, низко прижатые тени миноносцев японских. — Огонь! — С первого же выстрела удалось разбить борт японского «Чихайя», а кормовые пушки двумя попаданиями отбросили назад и эсминец «Сиракумо». Кржижановский, устало выругав шись, повернулся к Коковцеву: — Не так уж плохо! Идите на перевязку. За адмиралом я присмотрю…

Лазарет был разрушен еще в начале боя, раненые собирались в жилой палубе. Здесь же сидел жестоко израненный Игнациус.

— Володя, что наверху? — спросил он стонуще.

— Крепко влетело «Александру» и «Бородино».

— Горят?

— Да…

— Сгорим! — раздался вопль сверху. — Эй, братва! Кончай тут с бинтами чикаться, валяй все во вторую батарейную…

Игнациус, подавая пример матросам, поднялся:

— За мной, ребята! Живем один раз… так бабка сказала!

Яркая вспышка ослепила людей на палубе. Коковцев в последний раз увидел Игнациуса! В желтом пламени разрыва железную лестницу трапа закрутило, словно полотенце, обвивая ее вокруг тела командира флагманского броненосца. А когда дым развеяло, живые разглядели, что из этого безобразного рулона торчат только плечи с эполетами капитана первого ранга. Головы не было! Но именно в этой голове скептика впервые (еще с Либавы) возникла мысль, что весь этот поход аргонавтов — безумная авантюра. Вспомнив об этом, Коковцев упал, ничего больше не видя и ничего не помня. Он очнулся от воды, которой его поливали из шланга, как дворники поливают мостовые в жаркие дни. С трудом обретя сознание, он увидел Леню Эйлера.

— Жив? — спросил Леня. — А меня еще не задело. — Кто ведет броненосец?

— Не знаю. Но машины работают.

— Дожили… Голгофа какая-то… за что, Господи?