Три возраста Окини-сан

– Я и не скрываю, что была на вашем месте. Но все-таки не вы, а я сижу за господским столом, так будьте любезны оказывать мне должное внимание.

Ольга Викторовна охотно поддержала Глашу:

– Прошу моей невестке услужать, как и мне…

Снег в этом году выпал рано, припудрил осеннюю слякоть. Был уже поздний час. Коковцевы собирались ложиться спать. С лестницы раздался звонок. Ольга Викторовна накинула халат.

– Никита, – уверенно произнесла она…

За окнами задувала пурга. Никита ввалился в переднюю с чемоданом, весь засыпанный снегом, мать припала к нему, рыдающая. Он похлопывал ее по спине, говорил:

– Ничего… ничего. Мы уже не расстанемся. Никогда!

Владимир Васильевич не выдержал – расплакался.

– У нас и Глаша, – сказал он. – Спасибо ей. Приехала…

Молодой женщине Никита улыбнулся:

– Давно не виделись. Давай я тебя обниму…

За столом он извинился, что не привез подарков:

– Так быстро собрался, что не было времени о них думать.

– Куда же ты теперь? – спросила его мать.

Никита отвечал наигранно-бодро:

– Амур по мне плачет, а Балтика рыдает.

– Хоть бы побыл на берегу… со мною.

– Нет, мама. Плавать-то все равно надо… Воевать! Не я напал на Германию – она, подлая, напала на меня. А я – русский человек. Патриот-с! – закончил Никита по-нахимовски.

Через несколько дней он уже получил назначение:

– Велено прибыть в Гапсаль.

– Так это же курорт, – просияла Ольга Викторовна.

– Верно. Очень хорош для ревматиков и для тех, кто в лунные ночи страдает лирической ипохондрией.

Так сказал он матери, чтобы не волновать ее понапрасну, но отец-то знал, что Эссен организовал в Гапсале ремонтную базу миноносцев, откуда открывалась дорога в тревожные ворота Моонзунда. Вечером Никита был предельно откровенен с отцом:

– Мне предложили в командование старенький дестройер «Рьяный». Двести сорок тонн. Двадцать семь узлов. Две пушчонки, два минных аппарата, и в каждом по две торпеды. Четыре трубы, большой бурун под носом и большая туча дыма… Ну?

– Экипаж сплаванный? – спросил отец.

– Сплавался. Ребята хорошие.

– Возьмешь?

– Дал согласие.

Владимир Васильевич открыл форточку в комнате: за окном кружился, мягко и радостно, приятный снежок.

– Бери что дают, – сказал он сыну. – Я ведь тоже начинал с «Бекаса», который и раздробил на камнях Руну. Вот как надо разбивать миноноски!.. Никита, а я ведь, между прочим, так и не понял твоей фразы: «Кажется, я нашел что мне надо».

– Откуда, папа, ты взял ее?

– Из твоего же письма.

– Извини, папа. Россия тяжко больна. Мы горюем по Игорю. А сколько их, Игорей, гибнут не только из-за бездарности своих начальников, но и из-за более сложных причин. Не знаю, поймешь ли? Ты ведь всегда смотрел с мостика.

Коковцев-отец догадался, что Коковцев-сын говорить на эту тему почему-то не желает. А, ладно. Перед отъездом на флот было решено, что Глашенька и Сережа останутся пока с Ольгой Викторовной. Настала минута прощания. Отец и сын надели форменные пальто. Но в последний момент, легонько отстранив мать, Никита вернулся в комнаты, откинул крышку рояля и на прощание пропел:

Но если приговор судьбы
В боях пошлет мне смерть навстречу,
На грозный зов ее трубы
Я именем твоим отвечу!
Паду на щит, чтоб вензель твой
Врагам не выдать, умирая…

Владимир Васильевич, натягивая перчатки, шепнул жене:

– Он, конечно, нашел для себя что-то такое, что ему надобно. А что – об этом молчит… Дай-то нам Бог!

Тряской рукою Ольга перекрестила и мужа и сына. В голос (навзрыд) вдруг расплакалась Глаша, и Коковцев, уже на лестничной площадке, спросил Никиту:

– Ты не знаешь, с чего она так разревелась?

– Не гулять же мы идем, папочка…

Коковцевы шли по улице, и отец сказал:

– Ты не увиливай от моего вопроса: что ты нашел?

Никита остановился:

– Как-то умные люди дали мне прочесть кое-какие книги. Прочел я и статью «Падение Порт-Артура». С нее-то все и началось.

– Что началось? – сухо спросил отец.

– Если хочешь – мое прозрение. Я вдруг взглянул на весь окружающий мир, на то дело, которому служу, совершенно иными глазами.

– Надеюсь, твои новые иные взгляды не пойдут в ущерб твоей службе? – с изрядной долей иронии поинтересовался отец.

– Напротив, – спокойно отозвался сын. – Но наше поражение в войне с Японией навсегда останется на совести царизма. И война с Германией, между прочим, тоже. Те, что сидят сегодня в верхах, рассуждают по давно известной схеме: после нас хоть потоп. Не думая о том и не веря в то, что потоп действительно грядет.

И они пошли дальше. Но уже молча.

* * *

Никита поездом отправился далее, в сторону Моонзунда, а Коковцева в Ревеле, тишайшем и заснеженном, ожидала невеселая новость: при загадочных обстоятельствах утонули миноносцы «Исполнительный» и «Летучий», спешившие с минами на борту в сторону Либавы… Коковцеву рассказывали очевидцы: