Три возраста Окини-сан

– У нас все в сборе? – спросил он боцмана. – Тогда можно сразу отдавать швартовы, чего тут еще раздумывать!..

Рижский залив затянуло теплым одеялом тумана, вдали от берегов сыпало мелким дождиком, но рулевой точно выдерживал курс – на Ирбены. Коковцев убедился, что все идет как надо, протиснулся в клетушку каюты, желая вздремнуть. А когда вернулся на мостик, туман сделался плотнее.

– Что-то мне перестало все это нравиться.

– И мне! – честно отвечал рулевой, зевая во всю ширь Тамбовской губернии. – Сколь жмем на десяти узлах, почти весь уголь спалили, пора бы в Ирбены сунуться, а тут – прорва.

Он снова зевнул. Коковцев перенял рукояти штурвала:

– Иди-ка лучше поспи. Я постою за тебя… Однако туман такой, будто мы попали в хорошую прачечную. Иди, иди…

Рулевой шагнул вниз, но с трапа его сорвало сильным ударом в днище миноноски. «Бекас» встал на дыбы, с хрустом рвало железо корпуса. Вода шумно ринулась в отсеки, и Коковцев (молодец!) не растерялся, крикнув в кочегарку:

– Трави пар… Из «низов» – все наверх! Быстро…

Лейтенант заткнул уши пальцами: свист выходящего в атмосферу пара казался нестерпимым. Стало видно, что «Бекас» застрял носом в черных замшелых камнях, за которыми перепуганная крестьянская девочка пасла свиней на зеленой лужайке.

– Малюточка! – позвал ее боцман. – Кудыть занесло нас?

– На Руну, – ответила девочка, в страхе убегая.

– Кажись, докатились, – сказал рулевой и, проведя ладонью по лицу, с кровью выплюнул на палубу передние зубы…

Ошибка в курсе была значительная. Коковцев зафиксировал в бортовом журнале обстоятельства катастрофы, не исправляя на карте прокладку, чтобы судейская коллегия разобралась сама. В числе судей был и кавторанг Шарло де Ливрон.

– В момент аварии кто стоял на руле? – спросил он.

– Я, – отвечал Коковцев, беря всю вину на себя…

Лейтенант был оправдан: виновата магнитная девиация! Корабельное железо столь сильно влияло на компас, что ошибка в курсе была неизбежна, а плавали еще по старинке, как на деревянных кораблях. «Бекас» был разворочен на камнях Руну основательно, о чем и доложили адмиралу Шестакову. Адмирал ( по непонятной логике) решил ставить Коковцева в пример другим:

– Господа, вот как надо разбивать миноноски!

Неожиданно Коковцев сделался на флоте известен; стоило ему появиться где-либо в обществе офицеров, как он слышал за своей спиною: «А-а, это тот самый Коковцев, что здорово умеет разбивать миноноски…» Владимир Васильевич вскоре сообразил, что повседневная рутина флотской жизни может засосать его: эти бесконечные ползания в шхерах, бессонные ночи на мостиках, мертвые дни стоянок, офицерские пирушки в ресторанах, где ума никак не прибавится, – а что же дальше? Как жить?..

Он появился в Кронштадте перед старым Пилкиным.

– Константин Павлович! Я все продумал и прощу ваше превосходительство из необязательных слушателей Минных офицерских классов перевести меня в слушатели обязательные.

Пилкин был очень доволен таким оборотом дела:

– Очень рад, что вы решили взяться за ум…

* * *

На пляже Коковцев завел разговор с женою: он решил учиться, потому ей предстоит вернуться на Кронверкский:

– Ты можешь навещать меня в Кронштадте по субботам.

Кстати, он выразил Ольге свое недоумение – почему она до сей поры не ощутила себя матерью? Ольга отвечала:

– Мама говорит, что в этом виноваты мужчины…

Лейтенант опять поселился в знакомой квартире мастера-клепальщика, добрейшая Глафира Ивановна снова пичкала его изделиями своей кухни. По утрам Коковцев, как примерный ученик, спешил в Минные классы. Отныне вся его жизнь озарилась новым светом – электрическим! Пар и броня уже застилали былую поэзию парусов. На флоте отживали век немало заслуженных адмиралов, видевших в машинах только источник грязи, какой в парусную эпоху флот не ведал. Но Коковцев сообразил, что цепляться за кастовость сугубо строевых офицеров -значило похоронить себя среди якорных цепей и рангоута, между малярными работами и приборками палуб. Конечно, это нужные знания, но за их пределами флот уже четко делил матросов и офицеров по специальностям… Электротоки врывались в шумы моря!

Минные офицерские классы были тогда передовой школой технического опыта, вобрав в себя все самое лучшее из русской и зарубежной науки. Коковцев не сразу вошел в курс лекций: высшая математика, физика и химия, теория корабля и… подводных лодок! Профессор А.С. Степанов подсказал ему тему для диссертации: «Вторичные свинцовые электроэлементы французского физика Plante». Коковцев подружился с Васенькой Игнациусом, плававшим на фрегате «Светлана"; молодые лейтенанты дотемна пропадали в лабораториях, ставя опыты аккумуляторами Планте и Фора. Вскоре профессор Степанов выступил в Морском собрании Кронштадта перед офицерами Балтийского флота.

– Господа, – объявил он, – наш солидный журнал «Электричество» опубликовал статью об опытах английского физика Спенсера, но пусть нас радует, что наши юные лейтенанты, Коковцев с Игнациусом, до стигли тех же результатов с аккумуляторами, но гораздо раньше известного английского физика…

Первые аплодисменты в жизни – какое это счастье!