Три времени ночи

— И повыносливее вас… — начал было Боден, но осекся. Он чуть не потерял самообладание, а все потому, что не ожидал от простой бабы, не умевшей, по всей видимости, ни читать, ни писать, иного сопротивления, кроме жалоб, нытья, заверений в своей невиновности, от которых она быстро бы отказалась, начни он угрожать или обещать поблажку. Ему приходилось приспосабливаться, применять другую тактику. Теперь в нем говорил политик, правовед, тем более что победа была ему обеспечена. Достаточно было одного его слова, чтобы призвать стражника, и Жанна будет уничтожена или подвергнута пытке. Одно то, что он не пользовался своей властью (ему претило бы поступить иначе), свидетельствовало о его превосходстве, думал Боден. Этот допрос не более чем развлечение, необременительное развлечение.

— Вы читали Ветхий завет?

— Я не умею читать, — сказала Жанна (она говорила неправду).

— Но вам известны какие-нибудь эпизоды, отдельные места из него?

Не совсем уверенно она ответила «да». Бабка рассказывала ей кое-что, но она запретила учить внучку грамоте (Жанна научилась читать позже, много позже).

— Очень любопытно, — удовлетворенно отметил Жан Боден (и взял это на заметку). — А почему она запретила?

— Считала, что женщине, тем более крестьянке, не подобает знать грамоту, — немного поколебавшись, ответила Жанна. Тут она вступала на ненадежную почву. Что выудит из ее слов этот добродушный на вид человек в меховой шапке, строчивший что-то мелким убористым почерком?

— Может, она считала также, что это возбудит подозрение?

Жанна молчала. Она была не столь глупа, чтобы в запрете Сары не почувствовать заранее обдуманного замысла, который должен был сослужить Жанне добрую службу. Доверяя бабке, Жанна подчинилась запрету и никогда не училась грамоте специально, хотя и различала некоторые слова и буквы. На Сару Жанна не сетовала, негодовала она на других, на всех тех, кто был готов сделать ей зло, обнаружь она какое-то превосходство над ними.

— Ваша мать умела читать?

— Не знаю.

— Как, вы не знаете, умела ли ваша мать читать? Но вы ведь видели ее иногда с книгой в руках.

— Я думаю, она смотрела картинки.

— Какие картинки?

— Цветы…

— Вы, наверно, хотите сказать, травы, лечебные травы, чтобы делать снадобья, например настои от лихорадки?

Он разговаривал с ней, то и дело возвращаясь к уже сказанному, повторяя то же самое, но в других выражениях, чтобы было понятнее, как с ребенком, со строптивым учеником, на которого решено воздействовать лаской, лаской подвести его к последнему испытанию — к костру. Почувствовав это, Жанна пришла в волнение:

— Я не такая дура, чтобы не понять, о чем речь. Я говорю про цветы. Что такое лечебные травы, я знаю.

— Знаете? Это, конечно, ваша бабка научила вас разбираться в лечебных травах.

И он записал: наследственный характер занятий колдовством очевиден. Рецепты, а возможно, и состав ингредиентов передаются от матери к дочери. Жанна немного растерялась.

— В деревне все знают травы.

— Ваша дочь тоже знает?

Жанна вздрогнула. Ее дочь! Она вспомнила Вербери, вспомнила Мари, которая подчинилась, поступила так, как Жанне советуют поступить сегодня: к вящему удовольствию жителей Вербери, она с готовностью приняла смерть, очистив всех от греха, сознавшись во всем, в чем ее обвиняли, — из-за этого ее, Жанну, выгнали из единственного места, где у нее был хоть какой-то шанс прижиться. Жанна не даст себя провести, нельзя допустить, чтобы Мариетту (девочку звали Мари, а не Сарой — вещь странная, — сама Жанна затруднилась бы объяснить такой выбор. Как и Жанна, девочка больше походила на свою бабку, чем на мать. Однако в характере маленькой Мари было больше твердости, она меньше витала в облаках, была более нежной, но и более пылкой; глядя на нее, Жанна иногда вспоминала, как она прощалась в лесу с Жаком, разбойником и крестьянином, мечтавшим о городе далеко в Германии или в другой стране, где восторжествовала наконец справедливость)… Нельзя допустить, чтобы Мариетту выгнали, заклеймили, заставили скитаться по свету, как Жанну. Эта мысль вывела Жанну из оцепенения, задев единственное уязвимое место в ее душе.

— Если только кто-нибудь из сельчан показал ей травы, — сказала она после некоторого молчания.

— При вас она никогда не называла растения в вашем или соседском саду, никогда не готовила настой из растений, бальзам?

Он тщательно подбирал слова, говорил «настой», «бальзам», а подразумевал «приворотное зелье», «колдовское снадобье».

— Использовала ли она белену, белладонну, рябину, волчий корень?

— Вы человек ученый, мсье, я же ничего этого не знаю, — ее изумление выглядело так естественно. — Леба… как вы сказали? Это все из Ветхого завета?

Снова еле заметный жест нетерпения выдал Бодена.

— Вы утверждаете, что вам неизвестны эти растения?

— Нет, рябину я знаю, но разве из нее делают настой?

— Да, делают, — для тех, кому желают зла, — сурово произнес Боден.

— Мне и в голову такое не приходило, мсье.