Три времени ночи

— Она притворяется сумасшедшей, — вставил наконец слово секретарь суда, с самого начала не открывавший рта; допрос, столь не похожий на те, которые он привык записывать, начинал его порядком утомлять. Кроме того, он хотел есть. Эти господа из Парижа считают себя шибко умными, а сами не могут выудить у ведьмы признание. И вот к чему это приводит: ведьмы наглеют, у них появляется надежда как-нибудь выкрутиться, и допрос затягивается до бесконечности.

И так как ни судья, ни обвиняемая, казалось, не слышали его слов, он повторил:

— Она притворяется сумасшедшей. Все они так делают.

Они наклонились друг к другу: Жанна говорила теперь тихо, но возбужденно, а Боден слушал, крайне заинтересованный ее словами, и хотя он понимал, что она как бы поймала его на крючок, был уверен, что сумеет вовремя соскочить, — куда важнее было то, что из ее слов, из нечаянного жеста от мог…

— Вы думаете, этим людям нужна чья-то помощь, чтобы опустошить свою душу? Вы когда-нибудь глядели в их глаза, они у них словно из стекла, по поверхности которого скользят улыбки, мысли, но вглядитесь в их глаза хорошенько, и вы увидите, что там ничего нет. Эти люди внутри пусты, подобно полым деревьям, изъеденным насекомыми. Такие деревья стоят прямо и даже красивы на вид, но вдруг дует ветер, и они рассыпаются в прах.

Он хотел ответить и слегка отстранился.

— Неужели вы никогда не видели таких людей? Иногда они не совсем мертвы, но все делают так, чтобы окружающие в это поверили. А вам самим не доводилось проводить два-три дня, живя как обычно, но бездумно, не существуя на самом деле, как бы порхая над жизнью? Все течет мимо вместо того, чтобы задевать вас, ничто ваше сердце не волнует, ничто уже не доходит до него… И если вам покажется, что этот покой покидает вас, вы хватаетесь за него, держитесь за него как можно дольше, забиваетесь, как барсук, в свою нору, куда никто другой не может протиснуться. Посмотрите тогда в зеркало на свои глаза. В глубине их вы увидите пустоту, смерть.

В маленькой комнате с высоким потолком воцарилось молчание. Солнечный луч через слуховое окно с решеткой достигал бумаги с высохшими на ней чернилами.

— И судьи, осудившие ее, тоже были мертвы. Я видела их глаза, слышала их голоса, равнодушные, бесцветные, одинаковые, слова срывались с их губ невесомыми птицами. «Пусть ее сожгут». Точно так же они сказали бы «пусть ее отпустят», таким же тоном. Просто привычнее им было сказать «пусть ее сожгут».

— Она наносит оскорбление правосудию, — возмутился секретарь суда. — Мэтру Бодену следовало бы…

— Он прав, — медленно, словно очнувшись ото сна, — сказал Боден. — Жанна, вам нужно обуздать свой язык.

Жанна оторопело глядела на Бодена. Она, казалось, сама не понимала, что говорила, впав в транс, что с ней иногда случалось, когда ее речь преображалась, становилась неожиданно непринужденной и даже вдохновенной, словно Жанна черпала из глубокого источника, о природе которого не имела ни малейшего представления.

Она знала только, что тогда ее речь производит впечатление и простаки уходят от нее довольные, оставив свои денежки, когда же источник иссякал, и посетители пренебрегали ею, Жанна желала им смерти. Нет, Жанна не знала, колдунья она или нет, но знала, что она, Жанна, живая.

Мэтр Боден поднялся, собрал бумаги. Нить оборвалась как раз тогда, когда он хотел, поэтому он чувствовал себя более сильным, более уверенным.

— Уведите ее.

— Пытать? — с готовностью спросил секретарь суда. — Это наверняка несколько ускорит ход событий.

— Нет, нет, просто отведите ее в камеру. Завтра, если у меня будет время, я продолжу допрос. Спешить некуда.