Три времени ночи

Ее злоба направлена уже на секретаря суда. Сам он из Ронсена, но в Рибемоне его хорошо знают. Знают, что он жаден, охоч до денег, копит их без пользы. У него совсем небольшая лачуга с узким фасадом, притулившаяся между двумя роскошными домами так, что ее не сразу и приметишь. «Кусок масла между двумя ломтями хлеба», — шутят в деревне. Зря шутят. Злобный коротышка, его лачуга пропитаны ядовитыми вожделениями, скрытыми ото всех; поговаривают, что секретарь суда убил жену. Но Жанна, несколько раз ходившая в Ронсен на ярмарку, не верила. Все не так просто. Совершенное преступление не так уж и тяготит человеческую совесть. Это просто, Жанна бы даже сказала, очень просто (вспомнить хотя бы, как они топили свои жертвы в пруду). А коротышка полон скверны, от которой хотел бы избавиться, отсюда его раздражительность и жестокость. Этот, из столицы, не таков, но и он чуть не поддался своему гневу.

— Сжигали невиновных! — желчно цедит сквозь зубы секретарь суда. — Ты, что ж, думаешь, к нам сюда невиновных приводят? Вся деревня говорит, что ты ведьма, так оно и есть…

— Дурная слава, Гримо, конечно, на пустом месте не возникает, но это еще не доказательство, — сказал Боден.

— Весь Ронсен говорит, что вы убили жену, — вставила Жанна.

Коротышка вскакивает на ноги, глаза округляются от возмущения, изо рта сыпятся ругательства, угрозы. Боден же, казалось, задумался: не пустить ли ему дело на самотек и не вступить ли, только если его самого что-нибудь заинтересует. Некоторое время он решил не вмешиваться.

— О я знаю, что это неправда. Они просто завидуют вашим деньгам. Но вы сами видите, не все, что люди наплетут…

— Нет у меня никаких денег! — зарычал коротышка.

— Как же нет, когда вы стольких отправили на костер (Жанна сама не знает толком, что имеет в виду, но чувствует, что она на правильном пути).

— Я не судья, я никого не отправлял на костер! Я никогда не брал взяток, чтобы облегчить пытки или спасти от правосудия ведьму или колдуна. Да, мне предлагали. Но никогда, никогда… И никогда не сжигали невиновных! Все были виновны, все! Все признались. Некоторых пытали пятнадцать, двадцать раз, но в конце концов все признались.

Боден с любопытством наблюдает за коротышкой, тот весь пожелтел, на лбу выступили капельки пота. Не прибегает ли Жанна к колдовству? Секретаря Бодену не жаль. Предстань тот перед ним в качестве подсудимого, Боден бы не поручился… Жанна, несомненно, что-то в нем учуяла. И Боден записал: «Читает мысли. Провидит скрытое от обычного взора». Еще одно свидетельство против нее. Понимает ли она сама? Или ей наплевать, ведь она знает, что обречена? Или, может, она не способна устоять перед сатаной в своем стремлении погубить Гримо?

— Признались под пыткой? — переспросила Жанна, пристально глядя на секретаря. — Вы-то сами выдержите пытку? Вы были бы достаточно уверены в своей невиновности, в незримой помощи ангелов, чтобы ни в чем не сознаться после пятнадцати, двадцати пыток?

— Мне не в чем сознаваться! Это все клевета! Я не убивал жены!

— Я вам верю, мсье Гримо, верю. Но иногда представится в мечтах и спрашиваешь себя…

— Я никогда не желал ее смерти. Я даже не знал, что она больна. Она немного покашливала, но мне и в голову не пришло, что…

Бодену следовало бы остановить все это. Препирательства тут неуместны, он здесь не для того, чтобы судить Гримо, он здесь допрашивает ведьму. И все же сам процесс спора увлек его. Ничего не скажешь, признайся секретарь, это было бы увлекательным поворотом интриги. И кроме всего прочего еще одним свидетельством против Жанны. Даже судья не проникает так глубоко в самую сущность зла. Боден готов был поклясться, что подобное знание достигается колдовством. Ведь и ему два-три раза чуть было не пришлось перед ней оправдываться. Боден сидел молча, словно зачарованный.

— Ваша правда, — шепчет Жанна, — ее болезни можно было и не приметить. Я думаю, она умирала тихо? Медленно? Без врача?

— Она сама не хотела! Не хотела, чтобы я на нее тратился. Она была славная женщина, очень славная. Я никогда не желал, не думал…