Три времени ночи

Вопреки часто встречающемуся мнению, колдовство, эта созидаемая в течение двух веков настоящая церковь, поклоняющаяся Князю тьмы, вовсе не величественный обломок средневековья, не случайно уцелевшее мрачное строение, постепенно подтачиваемое Возрождением, а новое явление, навязчивая идея, оригинальное порождение именно этой эпохи, причем порождение, обусловленное множеством факторов.

Чтобы снять вину со средневековья (а ведь существуют данные, свидетельствующие о полном отсутствии каких бы то ни было протоколов подобного рода), достаточно бегло рассмотреть точки зрения на колдовство наиболее видных авторитетов того времени. Разве уже в VIII веке святой Бонифаций Английский не заявлял, что христианину не следует верить в ведьм и оборотней? В IX веке святой Агобар, епископ Лиона, также обличал нелепость веры в то, что колдуны способны воздействовать на время. В XII веке Иоанн Солсберийский говорил о шабаше как о расстройстве воображения, и, чтобы не ходить далеко, канонический закон «capitulum Episcopi» ясно высказывался о несовместимости веры в ведьм с христианством.

Однако в 1490 г. было создано и развито богословское учение о колдовстве. Между 1580 г. и 1630 г. (в эпоху Монтеня и Декарта) это учение постепенно принимается и, так сказать, упорядочивается. Причин тому немало. Торндайк вслед за Мишле и Жан Палу связывают это с бедствиями, которые обрушились на XIV век (эпидемия чумы, Столетняя война). Конечно, играют свою роль бедность крестьян, социальные диспропорции. Особенно следует отметить распространение колдовства в горных районах, где люди жили в крайне неблагоприятных условиях. Разумеется, неоднократно подчеркивалась и роль церкви. Известная булла «Summis desirantes affectibus» Иннокентия VIII в 1404 г. и последовавший за ней вскоре «Malleus maleficorum» инквизиторов-доминиканцев Шпренгера и Инститориса служили, вне всякого сомнения, первыми ласточками, придавая нарождающейся мифологии церковную окраску. Нельзя, однако, не принимать в расчет влияние часто искаженных и плохо усвоенных неоплатонических идей. Парацельс в своей вере в призраков, домовых и блуждающие огни опирался на жизненный опыт, который в качестве знамения прогресса противопоставлял систематичности отцов церкви. Возврат к античности не только в определенной мере порождал критический дух (Л. Валла, Эразм), но и означал возврат к басням и суевериям, которые такой любознательный и просвещенный ум, как Жан Боден, слепо принимал. Роль реформаторских церквей была порой столь же определяющей. К концу жизни Кальвин явственно продемонстрировал свою боязнь колдунов, хотя Цвингли остался к этому вопросу совершенно равнодушен. Лютеране, со всем усердием проявляя свою ненависть к колдовству, распространили преследование колдунов до Дании, так же как кальвинистские миссионеры боролись с ним в Трансильвании, а протестантское духовенство — в Шотландии. Конфликт между Реформацией и Контрреформацией прибавил остроты проблеме, и без того волновавшей весь народ.