Три женщины, три судьбы

Как и почему между ними пробежала кошка? Трудно сказать. В «Воспоминаниях» Панаевой Григорович — персонаж второстепенный, он появляется в XII главе — там, где А. Я. рассказывает о посещении Александра Дюма: «В 1858 году у нас на даче гостил молодой литератор N (Д. В. Григорович). Впрочем, он часто исчезал на целые недели на дачу к графу Кушелеву, которого тогда окружали разные литераторы. Кушелев был сам литератор и издавал журнал «Русское слово». При его огромном богатстве, конечно, у него было много литераторов-поклонников»[120]. Не думаю, что Григоровичу было приятно это читать: литераторы-поклонники в доме богача-издателя чем-то напоминают льстивых и голодных «клиентов»-прихлебателей на вилле римского патриция. Еще кусочек из Панаевой: «Знаменитый французский романист Алексадр Дюма, приехав в Петербург, гостил на даче у графа Кушелева, и литератор Григорович сделался его другом, или, как я называла, «нянюшкой Дюма», потому что он всюду сопровождал французского романиста. Григорович говорил как француз, и к тому же обладал талантом комически рассказывать разные бывалые и небывалые сцены о каждом своем знакомом. Для Дюма он был сущим кладом»[121]. И опять обида: Панаева приписывает Григоровичу рассказывание «бывалых и небывалых сцен», да еще о каждом знакомом. Дальше — больше. Мемуаристка винит Григоровича в том, что тот привез Дюма на дачу в Ораниенбаум, предварительно не договорившись с хозяевами. Косвенное подтверждение ее правоты — статья Ивана Панаева («Заметки нового поэта») в № 7 «Современника» за 1858 год, где о визите Дюма, сопровождаемого «нянюшкой» Григоровичем, рассказывается как о неожиданном[122]. Сам Григорович в своих воспоминаниях от «инсинуаций» открещивается, протестует и против рассказов А. Я. о «многократных» и опять-таки внезапных посещениях Дюма ораниенбаумской дачи, о неутомимом «обжорстве» французского путешественника… Но о визите француза расскажу в своем месте. Здесь же, обобщая процитированное, скажу, что страницы мемуаров Панаевой свидетельствуют о ее весьма прохладном отношении к Григоровичу. «Молодой литератор» платил хозяйке дачи под Петергофом тою же монетой. По поводу ее воспоминаний он писал в письме к П. И. Вейнбергу: «Надо быть трижды закаленным в бесстыдстве и грубости подобно г-же Головачевой (Панаевой), чтобы ломить сплеча все, что взбредет в голову, и не стесняться ложью и клеветой, когда память отказывается давать материал…»[123]. Только ли знакомством с ХП главой панаевских мемуаров вызван этот эмоциональный пассаж? Или к личной обиде примешивалось еще что-то? Приятель Григоровича Е. Я. Опочинин пишет: «Когда Е. Я. Головачева-Панаева в своих «воспоминаниях в «историческом вестнике» облила грязью память Н. А. Некрасова (так! — И. Ч.), Дмитрий Васильевич в коротенькой беседе со мной по этому поводу между прочим заметил: — Ну что ж, тут нечему удивляться и нечем возмущаться: старушка несла всю жизнь тяжелое ведро помоев, и нет вины со стороны тех, кого они зацепили, когда она их расплескала»[124].