Три женщины, три судьбы

Этими словами глава завершается, причем после приведенного высказывания следуют точки — свидетельство выпущенного текста. Григорович не хотел и боялся «влезать» во внутренний конфликт, возникший между Некрасовым и Панаевым, о чем можно судить по его письму из Ниццы от 6 ноября 1887 года Алексею Суворину: «От скуки принялся за работу — продолжаю свои литературные воспоминания; но чем дальше подвигаюсь — тем яснее вижу, что печатать невозможно; правдивая картина редакции «Современника», отношений Некрасова и Панаева — сделали бы то, что от моих старых костей пыли бы не осталось!»[135] Точки в конце повествования о тяжелом моральном состоянии Панаева, об его превращении из редактора в «обыкновенного сотрудника» на гонораре можно расшифровать. Ясно, что современники, знавшие положение дел в журнале, прочитывали их как прямое обвинение в адрес Некрасова, узурпировавшего все то, что некогда принадлежало Панаеву. Кстати, именно об этом в язвительно-ироническом ключе пишет в своих мемуарах Павел Ковалевский[136].

А что же Тургенев? Какие слова находит для него мемуарист? Самые добрые. О Тургеневе Григорович пишет в тоне панегирическом, перечисляя одно за другим все его достоинства, как-то (иду по порядку): сердечная доброта и мягкость, бескорыстие, терпимость к критике, снисходительность к другим при строгости к себе, умение общаться с молодежью, привлекаемой к нему его художественным талантом, а вовсе не популизмом («желанием популярничать»)… Тургенев под пером Григоровича человек всецело положительный, если и имеющий недостатки, то такие, как чрезмерная мягкость и слабость характера, что однако проявлялось только в житейском поведении, а не при создании литературных произведений и что не помешало ему порвать с лицом, «с которым прежде находился он на приятельской ноге» (имеется в виду Некрасов, — И. Ч.).

Самое поразительное, что точно такой «список» достоинств Тургенева приводит в очерке о нем американец Генри Джеймс, считавший русского писателя «лучшим из людей»[137]. Иного мнения была о Тургеневе Авдотья Панаева, в записках которой Иван Сергеевич приобретает карикатурные черты. Ее «обвинения» против него порой вызывают недоумение: поощрял карточную игру Некрасова, отвергал, вкупе с Боткиным, «человеческие чувства в русском народе», не хотел писать «для русского читателя»…[138] Григорович проходит мимо этих смехотворных обвинений, заостряя внимание на главных характерологических чертах личности Тургенева.

Правда, два «навета» Панаевой (естественно, ее не называя) он не оставляет без внимания. В записках Авдотьи Яковлевны постоянно упоминается о денежных просьбах Тургенева к Некрасову, об авансах, даваемых ему редактором журнала, о щедрости, с которой тот платил писателю и другу. Григорович же говорит о щедрости Тургенева, продавшего Некрасову издание «Записок охотника» за тысячу рублей и радостно воспринявшего весть о том, что тот перепродал его за две с половиной тысячи, то есть нажил на нем полторы тысячи[139]^[140]. И еще одно: у Панаевой много говорится о едких и комических замечаниях Тургенева по поводу приятелей, иногда принимавших вид эпиграммы. Григорович, сам любивший съязвить и, как мы помним, охарактеризованный Панаевой как тот, кто рассказывает «бывалые и небывалые сцены о каждом своем знакомом», защищая Тургенева, приводит в своих мемуарах примеры эпиграмм Пушкина и Тютчева, направленных на близких друзей, и под конец не может сдержать восклицанья: «Кто же в этом не грешен?» ¹⁴°.

В противовес всем тургеневским недоброжелателям — и в первую очередь Панаевой — мемуарист рисует портрет если не «лучшего из людей», то точно человека очень хорошего. Именно Тургенев, по мысли Григоровича, мог бы быть объединителем тогдашних литературных сил. «С его большим умом, разносторонним образованием, тонким эстетическим чувством, широтой и свободой мысли, Тургенев мог бы быть… центром литературного кружка». Однако, мемуарист видит и то, что Тургеневу для практического дела недостает «твердости, выдержки, энергии, необходимых условий в руководителе»[141]. Григорович приводит слова Варвары Петровны Тургеневой о своих сыновьях — «однолюбцах», формулируя еще одну причину, по которой Тургенев не встал во главе «литературного кружка» в России: «никогда бы не решился оставить Париж и семейство Виардо». Мотивировка эта сильно отличается от панаев-ской, у А. Я. писателя увело из России желание жить в «цивилизованной стране» и писать для «европейского читателя».