Три женщины, три судьбы

Глава, посвященная Тургеневу, представляется мне принципиальной в книге Григоровича. Ни про одного писателя — а их в его мемуарах достаточно — он не написал так много, подробно, с таким жаром и желанием обличить недоброжелателей и прямых клеветников. Ни для одного другого персонажа своей книги он не сформулировал «черты из жизни и характера», как сделал это для Тургенева. И панаевские мемуары, оценивающие Ивана Сергеевича резко негативно, как кажется, послужили точкой отталкивания для создания этой главы и катализатором — для ее полемического запала.

6. Спор о том, как Александр Дюма гостил у Панаевых

Теперь вернемся к спору между Григоровичем и Панаевой по поводу Александра Дюма. В последней главе своих мемуаров Дмитрий Васильевич пишет следующее: «…меня впоследствии печатно обвинили, будто я, никому не сказав ни слова, с бухты барах-ты, сюрпризно привез Дюма на дачу к Панаеву и с ним еще несколько неизвестных французов»[142]. Действительно, Авдотья Панаева в своих «Воспоминаниях» повествует о том, что Григорович объявил о желании Дюма познакомиться с редакторами «Современника» и что просил «принять его по-европейски». Мемуаристка продолжает: «Я настаивала только, чтобы чествование Дюма происходило не на даче, а на городской квартире, потому что наша дача была мала, да и вообще мне постоянно было много хлопот с неожиданными приездами гостей, потому что было крайне затруднительно доставать провизию, за которой приходилось посылать в Петергоф, отстоявший от нашей дачи в четырех верстах. По моей просьбе решено было принять Дюма на городской квартире… Григорович уехал опять к Кушелеву на дачу с тем, чтобы пригласить Дюма через неделю к нам на завтрак на нашу городскую квартиру». Дальнейшие события выглядят в изложении Панаевой так: «Прошло после того дня два; мы только что сели за завтрак, как вдруг в аллею, ведущую к нашей даче, въехали дрожки, потом другие и третьи… я, вглядевшись, воскликнула: «Боже мой, это едет Григорович с каким-то господином, без сомнения, он везет Дюма!» Я не ошиблась — это был действительно Дюма, и с целой свитой: с секретарем и какими-то двумя французами, фамилии которых не помню, но один был художник, а другой агент одного парижского банкирского дома…»[143].

Спор между мемуаристами в настоящее время легко разрешим. Дело в том, что в 1993 году наконец-то вышло полное издание путевых записок Дюма о поездке в Россию. В главе «Прогулка в Петергоф» второго тома этого трехтомного издания читаем: «В тот вечер Григорович остался в доме гостеприимного хозяина (Куше-лева-Безбородко, — И. Ч.)… Перед сном мы немножко поговорили…, и мы решили (здесь и далее курсив мой, — И. Ч.) что утром совершим первую прогулку в окрестности Санкт-Петербурга… Мы совершим прогулку по Петергофу и его окрестностям, затем пойдем обедать к Панаеву, другу Григоровича, редактору «Современника», познакомимся там с Некрасовым, одним из известнейших поэтов молодой России, и в завершение посетим исторический Ораниенбаумский дворец, где в июле 1762 года был арестован Петр 111»[144].

О неожиданности визита французского писателя читаем также в статье Ивана Панаева: «…мы оканчивали наш обед… и когда Дюма (ехавший из Петергофа…) показался из-за деревьев — высокий, полный, дышащий силой, весельем и здоровьем, со шляпою в руке… — мы… отправились к нему навстречу». Дюма объяснил внезапность своего появления следующим образом: «Господа, я к вам являюсь запросто, без церемоний. Мы люди свои — артисты…»[145]. Всем прочитавшим записки Дюма становится ясно, что противиться его планам было бесполезно; сын наполеоновского генерала, писатель и путешественник, он четко намечал себе план на день и неукоснительно ему следовал, что помогло ему за сравнительно короткий срок (9 месяцев) объехать, если не всю страну, то большую ее часть, и при этом писать ежедневные заметки, которые затем посылались в Париж, чтобы поспеть к выходу издаваемого им ежемесячного журнала «Монте-Кристо».

Григорович не мог противостоять напору Дюма, что с комической жалостью изображает Авдотья Панаева. (Григорович) «Голубушка, я всеми силами отговаривал Дюма, но его точно муха укусила; как только встал сегодня, так и затвердил, что поедем к вам. Гости к нему приехали, я было обрадовался, но он и их потащил с собой…[146] Войдите в мое-то положение, голубушка, я молил мысленно Бога, чтобы вас не было в саду, потому что, желая заставить Дюма отложить его намерение, я наврал ему, что вы очень больны и лежите в постели!» Положение друга Дюма показалось мне так смешно, что я рассмеялась»[147].