Три жены

Сердце прыгало в груди, подлетая к горлу, руки были ледяными. Он выбрался на дорогу, пошел через парк. За парком начинался пустырь, а дальше была железнодорожная станция, по рельсам грохотали зеленые поезда…

«Я им покажу! – думал он. – Посмотрим еще, кто кого!» Он побежал к станции. Остановился в заброшенной будке смотрителя, стал ждать. Промчался один поезд, второй, третий. Он устал ждать. Но следующий полз медленно, окна были темными. Когда поезд остановился, он осторожно забрался в пустое купе, влез на верхнюю полку и замер. Пятнадцать минут, которые поезд стоял на станции, показались ему вечностью. Дважды дверь купе дергали, кто-то заглядывал, но его не заметили. Поезд тронулся. Он посмотрел в окно. Парк и пустырь побежали с ним наперегонки, все быстрее и быстрее. Он прильнул к окну, дыхание стало прерывистым, что-то такое рвалось изнутри. Он расхохотался, хохотал и сам себе закрывал рот: «Ну а теперь кто победил, а? Получила, тварь?» Это была победа, самая первая и самая главная победа, как ему тогда казалось…

6

Он барахтался в пелене между реальностью и снами, реальностью и бредом, но не смертью уже, он понял – смерть отступила. Глубокой ночью, о чем он догадался по тишине за окном, по отсутствию бликов ночных фонарей в комнате, он раскрыл глаза. Кружение по волнам памяти прекратилось. Вернулась реальность. Только почему же он лежит на кровати и руки его привязаны к ней ремнями? Он поднатужился, ремни потянулись так же, как его взбухшие вены. Еще рывок, еще немного. Куда же он попал? И что с ним случилось? И где Ольга? Еще рывок – ремни ослабли. Он высвободил руки, потер запястья. Вставать не хотелось. Сознание снова начало затуманиваться, он закрыл глаза, попробовал сосредоточиться…

С тех пор как умерла Ия, что-то в его жизни хрустнуло, оборвалось. Он по-прежнему рвался к каким-то высотам, под облака, только вот все как-то вдруг потеряло цену. Воздух побед больше не пьянил, не кружил голову. Он ставил себе планку все выше и выше, но победы не приносили радости. Ведь она не могла разделить их с ним. Ия.

Самый страшный вопрос, который он всегда обходил стороной: почему она умерла? Почему именно она, почему именно так? Она покинула их в считанные часы, и врачи, сделавшие потом вскрытие – слишком уж странной выглядела эта смерть, – так ничего и не выяснили. Ему сказали: «Мы не видим причины, по которой это произошло…» То есть не было, на их взгляд, никакой причины ей умирать. Так почему же тогда?..

Смерть Ии осталась загадкой. Люди умирали от болезней, от старости, от травм, а она, выходит, умерла по какой-то другой причине. И эта причина – не возраст. Ей ведь было только двадцать восемь лет. Так что же это? Он взял у матери Библию, прочел и Ветхий и Новый Заветы. Пустые слова, ничего земного. Он все понял, но ничего не взял. Вопросы остались с ним навсегда. За что? Кого Бог наказал таким страшным способом? Ее? Его? Детей? И не изверг ли этот самый Бог, раз творит с людьми такое? Нет, проще было думать, что его не существует. Что небо – это только голубая картонка сверху, вроде потолка. Картонка, за которой нет ничего.

Он гнался теперь за острыми ощущениями. Водил машину с безумной скоростью, занялся нелегальной деятельностью – с двумя помощниками выполнял работу за целую бригаду, а потом нанимал людей получать деньги.

– Это воровство! – говорила мать.

– Кого я обокрал? Есть работа – есть расценки. Я делаю ее с помощником, а не с целой бригадой бездельников. В те же сроки! Работаю за десятерых, своими руками все делаю!

Он всегда бросался в спор, как на амбразуру, с азартом, с готовностью. Даже когда спорил с пятилетней Дашей. Но никогда не давил, не навязывал своего. Когда с ним соглашались, он радостно готов был считать человека другом. Когда возражали, грустно пожимал плечами. Разумеется, все это никак не касалось его работы. Там с ним никто спорить не решался. Да и повода не было. Каждое его начинание вызывало у всех шок. Идея, казалось, лежала на поверхности, однако в голову всегда приходила только Марку.

Марк ходил по краю пропасти. Андрей рассказывал, что его дальний родственник уже попался на такой вот деятельности. Настучали на него, и сел человек за свои же труды на три года.

– От тюрьмы и от сумы не зарекайся, – смеялся Марк и продолжал гнуть свое.

Прошел год, но Марк никак не оправился от смерти жены. Мать прожила в его доме полгода, но ей не хотелось бросать надолго свое серебро и картины без присмотра. Она берегла свой музей как зеницу ока. А вокруг дома сажала цветы, нужно было ездить поливать.

– Марк, не прожить одному мужику с двумя детьми, – повторяла она. – Жениться тебе надо. Сколько я еще протяну? Кто твоей Дашке будет нос утирать? Сашка, что ли? Совсем мужик в няньку превращается. Не дело это.

Марк отмахивался от нее, злился, топал ногами. Приходил домой и взлетал наверх, в детскую. Дети, тихо посапывая, видели уже десятый сон. Они почти не встречались. Он стоял и плакал посреди детской, от любви к ним, от жалости, от собственной боли. «Все, – говорил он себе. – В выходные…»