Три жизни

Осенью с Зинкой свела-таки их судьба. Хлеба жали, и Алешка на бричке зерно с поля от комбайнов возил на сушилку. А Зинка на соломокопнителе ездила там же. И даже не глядела на него. Подъедет он, а она нагнется и трет глаза, будто бы ость попала — засорила глаза. Все не прощала ему Дуньку…

Алешка и не здорово обижался, все еще о Дуньке думал, почернел, как возле трактора. Но мазут отмывался горячей водой с мылом, а тут как отмоешь?..

В ночную как-то комбайнер Гриша Богдашов долго жал пшеницу у Горелого болота. А когда отмолотился, дожал полосу, он и бабы остались в соломе ночевать. Алешка думал, что и Зинка с ними заночует. Ехал на бричке, не торопил Карька с Гнедком и одного хотелось — скорее сдать зерно и домой, домой спать. Без ужина завалиться на полати и до свету не чуять тела своего, и снов не видеть. Отъехал с километр от комбайна, за Двойными колками вот-вот поскотина будет. И тут кони сфыркнули и прянули с дороги. Чего они испугались, неужто волки?

— Я, Алеша, подвезешь, что ли?

Зинка! Ее голос, да кто же, кроме нее, очутится в поле на дороге?

— Садись, чего же не подвезти, отдохнут, поди, кони за ночь.

Села. Сперва на левый край брички, а не рядом. На поскотину выехали — плечами повела и в степь сказала:

— Холодно, зябну что-то…

— А ты не бойся, подвигайся ближе, небось не кусаюсь.

Придвинулась поближе по зерну, вроде бы и вовсе незаметно к Алешке прикатилась и задышала ему в щеку. И так горячо и часто, что у него сердце заколотилось рывками, как тогда в мае, и светлые круги пошли перед глазами.

Сам уж и не помнит, как расхрабрился, бросил ременные вожжи и обхватил Зинку, сжал ее по-мужичьи крепко и сильно. Как с Дунькой было — все запомнил, а тут жар сплошной опалил всего. И когда пришел в себя, Зинка была его и больше ничья, и бричка не двигалась, а по сторонам ясного Млечного пути цвели голубые и зеленые звезды.

Зинка, недоступная даже во сне, была с ним лицо в лицо, белые волосы согревали лебяжьим пухом ему щеки, и ему показалось, что он видит синие-синие Зинины глаза. А вдруг он спит или поблазнило ему?

— Зина, ты где? — вполголоса позвал он и вздрогнул сам от своих слов.

— Здесь, Алешенька, вот я, родной мой! — И первой поцеловала Алешку, заглянула ему в лицо и закрыла звезды.

Он снова прижал ее к себе и только тогда понял: нет, это не сон, это не поблазнило, Зина с ним навсегда. И не стоило ему чернеть-сохнуть по Дуньке, столь легко сменившей деревню свою на город, его любовь на кухонный чад, на грязные столы и грязную посуду. Пускай она вместе с теткой накрасится и ловит выгодное счастье, пускай! С Алешкой рядом самое заветное, самое верное на всю жизнь…

Мягко прошуршал кто-то листьями, и Алексей пыхнул цигаркой. Зайчишка, верно, проковылял по своим делам — кто же еще. Много их здесь в кустах, смирные, человека к себе подпускают. Видно, не гоняют их тут стрелки, а то бы быстро грамотными стали, коли на жаркое неохота попадать…

С Зинкой они всерьез решили расписаться. Мать узнала — обрадовалась. Она-то куда больше переживала из-за Алешкиного несчастья, а с разговорами опасалась подступать к сыну. Чуяло ее сердце: в такое время не успокоишь Алешку, а пуще расстроишь и озлобишь. До чего почуткая душа была у матери…

— А я не чаяла, сынок, Зину невестой назвать. Девушка очень-то уж видная и неприступная. Скольким женихам от ворот поворот дала. Красавица! А уж какая работящая, а уж какая ласковая! И детки у вас будут здоровые и баские. Дай-то бог вам счастья да лада!

И ни словом не охаяла Дуню, ни полслова о годах Зины, ни намека — чего же между ними свершилось. Мать просияла и даже помолодела, проворно с работой управлялась, как до войны при отце.

С Зиной он бы, Алешка, был человеком. И кто бы, кто бы им помешал? А разлука и тут подкралась врасплох: отправили его в ФЗО. Не стыдно кому хочешь сознаться — заревел он, а Зина побелела, и глаза потемнели, как поздней осенью омута на Крутишке, перед тем как охватит их лед и скроет от неба и солнца…

Невеселую частушку сложили деревенские парни о ФЗО. Как она?

ФЗО — большая школа,
Убегу поскотиной.
Председателя совета
Зашибу заплотиной…

А на самом-то деле в ФЗО было куда лучше, чем в деревне. Одежда форменная и чистая, паек сытный — на шахтера Алешку готовили. Окончил бы ФЗО, порубал уголек и за честную работу, глядишь, комнату отдельную дали бы. Перевез бы он к себе мать и Зину, жить бы да радоваться! И хоть страсть, как тосковал Алешка по деревне, ночи не спал с думами о матери и Зине. Ребенка она ждет, как она без него там, кто родится? Как они прохлопали и не расписались? Хотя, хотя восемнадцати лет ему еще не исполнилось, каких-то три месяца не хватало.

«Ничего, — успокаивал себя Алешка. — Закончу обучение, определюсь на шахту и через месяц отпрошусь домой. Тогда распишемся. И сын ли, дочь ли? Фамилия Молокова будет». Во сне он жал-мял к себе подушку и громко звал: «Зина, Зина…»