Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

Рыков и Бухарин тоже читали тот выпуск «Правды» — вероятно, тем же утром. Но каждый из них еще не собирался складывать оружие и каждый избрал собственную тактику защиты. Слишком абсурдным казалось обвинение в близости к зиновьевско-каменевской группе и тем более к троцкистам. И с Зиновьевым, и с Каменевым, и с Троцким Рыков постоянно воевал — еще с дореволюционных времен. А если иногда сотрудничал и соглашался с ними — то не чаще, чем Сталин. «Правый», «умеренный» уклон Рыкова трудно было совместить с курсом Зиновьева или Каменева. При этом бывший председатель Совнаркома отлично понимал, что во время нового процесса (которого в то время он еще надеялся избежать) ему придется столкнуться с мощной машиной фальсификаций. Через два дня пришла весть о расстреле Зиновьева, Каменева и их однодельцев. Уже невозможно было сомневаться в серьезности ситуации, в том, что в русской революции, с некоторым запозданием по сравнению с французскими коллегами из учебников истории, начался период «гильотины» и жестокой борьбы с недавними товарищами. Тон правдинского сообщения о гибели Томского Рыков воспринимал как неуместный, хамский. Даже если считать отца-основателя советских профсоюзов зловредным уклонистом, разве можно забывать о его заслугах перед революцией? Разве можно «плевать в могилу» своему товарищу, немолодому большевику с почти 35-летним партийным стажем? Лишний раз он понял, что в период «обострения классовой борьбы» (как считал Рыков, искусственного) прошлые заслуги не в счет. И это не могло не тревожить.

Взгляды Томского на экономическое развитие страны, «вставшей на путь социалистического строительства», не совпадали с рыковскими. По чести говоря, Михаил Павлович просто не был специалистом в этой области: профсоюзный лидер больше разбирался в социальной политике, в настроениях трудящихся. Возможно, по своим представлениям о будущем он был наиболее «левым» в «правом уклоне». Их объединяло, прежде всего, скептическое отношение к повальной коллективизации: оба не желали начинать новое наступление на кулачество, которое могло перерасти в «крестьянскую войну». Это и стало основанием их тактического союза в 1928 году. Они встречались (нечасто), обсуждали политические вопросы, но близкими друзьями так и не стали. Рыков, превратившись в истинного политика, с годами вообще все реже «открывал душу» новым и старым знакомцам. И с полным доверием относился только к родственникам и старым товарищам.

А первой реакцией Рыкова на гибель Томского, по одному из источников, были слова, произнесенные в присутствии жены: «Дурак. Он положил и на нас пятно. Мы потребовали, чтобы он до конца боролся с ложью, доказывал свою невиновность»[183]. Бухарин, пребывавший тогда в Узбекистане, все же не был так резок…

Правила жизни снова изменились — произошел очередной «поворот колеса», к которому Рыков уже не приспособился. Отныне уклонистов не журили и не только исключали из общественной жизни. Их объявляли врагами — вредителями, наймитами, убийцами, террористами — и уничтожали. Вроде бы в политике без компромиссов не продержишься. Даже когда сильный подминает под себя слабого — им рано или поздно приходится договариваться. Даже когда начинается большая драка. Даже когда конкуренция напоминает боевые действия. Ежов забыл об этой истине — и потянул за собой «всю скатерть» с чашками и раскаленным самоваром. Рыков был готов к поношениям, к отставке, но к уничтожению без компромиссов — нет. Ведь это противоречило и расчетам, и марксистской логике. Не был Рыков готов и к тотальной, напряженной работе Лубянки против него. Какой смысл тратить столько пороху на борьбу со стареющим человеком из прошлого? Тем более что свои редкие контакты с оппозиционерами и меньшевиками после отставки с поста председателя Совета министров он считал слишком мелкими, почти незаметными грешками. Да и кому мог помешать нарком связи, кандидат в члены ЦК, снять которого с должности — пара пустяков. Но в нем видели одного из потенциальных лидеров заговора — и этого хватило для действий без компромиссов. Совсем без компромиссов — как это бывает крайне редко в политической жизни, но все-таки бывает.

3. Борьба товарища Рютина

Важнейшим аргументом следствия стало существование так называемой «рютинской платформы», причастность к которой Рыкова просматривалась слабо, но даже косвенное участие в обсуждении этой программы и недонесение на тех, кто ее обсуждал, воспринималось как предательство и обман ЦК. Ведь это не фантазии, а документ, настоящий оппозиционный документ — сильный козырь Ежова. С чего же началась и в чем состояла эта «зловредная» «платформа», так драматично повлиявшая на судьбу Рыкова? Здесь необходимо небольшое отступление.