Три жизни Иосифа Димова

Я вышел победителем из этой битвы, и хотя руки мои были до крови ободраны, а мышцы болели, словно кто молотил по ним дубинкой, настроение у меня было отличное. Я понес в избушку огромную охапку дров. Лиза, накинув на плечи мое пальто, вся съежившаяся и дрожащая от холода, ждала меня в сенях. Увидев меня, она бросилась навстречу и взяла из охапки одно большое полено.

Дрова не хотели загораться, мы вынуждены были вдвоем опуститься на колени и дуть изо всех сил, пока в очаге не затрепетали огоньки пламени. Комната каким-то магическим образом вдруг ожила. Мы с Лизой стояли перед очагом, смотрели на огонь слезящимися от дыма глазами и с огромным наслаждением протягивали к теплу окоченевшие руки.

Потом мы обнаружили висевшую на гвозде керосиновую лампу, и я сразу догадался о ее предназначении: ее фитиль, несмотря на свою примитивность, напоминал фитили спиртовок, используемых в лаборатории, керосин же был мне известен из раздела промышленной химии. Мы зажгли этот допотопный светильник и принялись обшаривать все углы в поисках еды. Голод терзал наши желудки, словно лютый зверь. Во время «обхода» мы наткнулись на крышку люка, который вел в погреб — большую глубокую яму, вырытую под полом избушки. Я спустился в погреб и при свете лампы обнаружил мешок с картошкой, большую торбу, полную каких-то плоских белых зерен, увесистый кусок каменной соли. Это была спасительная, хотя и ничтожно малая находка, она обеспечивала нам на какое-то время независимое существование и покой, давала мне возможность подумать над тем, как избавиться от кровоточащей раны, что бередит душу, мешает жить.

Мы не знали, где взять воды, и потому принесли со двора немного снега, растопили его, положили в горшок с десяток картофелин и поставили его на огонь. Придвинув к очагу маленькие стульчики, мы уселись на них, и, грея озябшие руки и колени, стали с нетерпением ждать, когда сварится картошка.

В трубе гудел ветер, и эта его песня нам показалась даже приятной.

Поужинав, мы забрались под толстое меховое одеяло, которым была покрыта постель, сверху набросили свои пальто и как можно теснее прижались друг к дружке, согревая один другого своим дыханием. «Оказывается, и в простой жизни можно найти счастье», — подумал я и протянул руки, чтобы покрепче прижать Лизу к себе.

В эту минуту тишину вспорол, словно нож, протяжный дикий вой, от которого волосы невольно встали дыбом и перехватило дыхание. Этот вой раздавался совсем рядом, по ту сторону стены, отделявшей нас от внешнего мира, утопающего во мраке.

* * *

На другое утро я встал с постели до рассвета, укрыл Лизу с головой и принялся внимательно рассматривать старинные книги, которыми была заставлена большая полка. Мне попалась в руки тетрадь с печатью напландского министерства лесов. По распискам, которые хранились в тетради, я понял, что в избушке жил лесной сторож, в обязанность которого входила охрана полезной дичи зимой. Зона, в которую мы попали, на сто километров в диаметре была безлюдна, на ее территории находился оленеводческий заповедник.

На сотню километров вокруг не было живой души.

Я нарубил еще дров, а когда Лиза проснулась и улыбнулась мне из-под шкур, я наказал ей не вставать, а сам пошел в сарай. Нагрузив санки, обнаруженные среди разного хлама, дровами, я повез их по тропинке, что вела к месту гибели сторожа. Светало, утро было тихое, снег больше не шел.

Доехав до места, я вскинул ружье на плечо, сгрузил дрова и с большим трудом развел костер. Когда дрова прогорели, я разгреб жар, вырыл в оттаявшей земле неглубокую — в несколько пядей — яму. Копать землю не составляло труда, она была податлива.

Потом я перенес в яму останки бедного сторожа и забросал их землей.

Вернувшись, я застал Лизу в постели. Смущаясь и краснея, она сказала, что хочет немного полежать. У нее разболелась голова, вероятно, после бессонной ночи: проклятые волки не дали сомкнуть глаз. Лиза просила меня не беспокоиться — мол, скоро все пройдет. Щеки ее горели, я приложил ладонь к ее лбу и нахмурился.

Принеся дров, зажег печку-буржуйку. Но трубы были прогоревшие, дырявые, и комната сразу же наполнилась едким дымом. Лиза закашлялась, из глаз у нее потекли слезы. Не зная, что делать, я открыл дверь в кухню, оттуда потянуло холодом, а печка и не думала разгораться.

— Ничего. Сейчас я разведу огонь в очаге! — сказал я. Когда я подошел к кровати, чтобы получше укрыть Лизу, она поймала мою руку, поцеловала ее и легко прижала к щеке. Это прикосновение, казалось, успокоило ее. Она закрыла глаза и вскоре задремала. Дышала Лиза учащенно, видно было, что у нее страшный жар. Я не знал, чем ей помочь, и от сознания собственного бессилия до крови кусал губы.