Три жизни Иосифа Димова

Сегодня перед этим трехэтажным домом, где живет ответственный товарищ, меня подстерегла неприятность, о которой я упоминал выше. Окна подвала были открыты, а перед домом катался на роликовых коньках мальчишка лет двенадцати. Ролики его громыхали по плитам тротуара, взвизгивали и скрежетали, точно колеса ломовой телеги. Высокий студент, красавец, напрасно увещевал лоботряса перейти на другой тротуар или пойти в Докторский сад, асфальтовые аллеи которого, казалось, специально созданы для катания на роликовых коньках. На них можно свободно выписывать разные хитроумные фигуры, носиться во весь дух. Меня просто в жар бросило, когда я услышал, как этот статный парень разговаривал с мальчишкой. Он уговаривал его, он унижался и просил. Боже мой! Где это видано, чтобы парень, похожий на древнегреческого атлета, так пресмыкался перед избалованным мальчишкой! Второй обитатель подземелья молчал, он сидел, мрачно уставясь в одну точку с видом человека, которому собираются удалять коренной зуб.

— В чем дело? Чего вы с ним церемонитесь? — спросил я своих приятелей, неприязненно взглянув на мальчишку. Это был розовощекий увалень с капризно оттопыренными губами, в его карих глазах светилось нахальство. — «У, наглец!» — подумал я с негодованием.

Я был раздражен, нервы мои только и ждали повода, чтобы разгуляться.

— Да вот просим его пойти кататься подальше, — отозвался высокий студент. — Не мешать, не шуметь под окнами! — У нас завтра экзамен, мы должны заниматься. А ему хоть бы хны! На зло делает!

— Тебе что — негде больше кататься? — спросил я, нахмурившись. Какая-то нечистая сила вселилась в меня, я еле сдерживался. — Ну-ка живо марш отсюда! Считаю до трех.

— А ты кто такой, чтобы приказывать! — огрызнулся мальчишка, ощетинившись. Он стал похож на злого пуделька. — Я катаюсь перед своим домом, и ты не имеешь права вмешиваться!

Тон у него был высокомерный, дерзкий, глаза смотрели вызывающе нагло. Я не выдержал темная сила подняла мою руку, и я ударил мальчишку по румяной щеке. Мне уже как-то приходилось упоминать о том, что рука у меня тяжелая, — не зря я занимался боксом, я до сих пор играючи поднимаю по утрам десятикилограммовые гири. Мальчишка крутанулся, потерял равновесие, и если бы я вовремя не ухватил его за шиворот, наверное, растянулся бы на тротуаре.

— Марш сейчас же в Докторский сад! — крикнул я, крепко взяв его за руку выше локтя. — Если через минуту не уберешься отсюда и не оставишь этих людей в покое, я так тебя отделаю, что больше не захочешь кататься!

Странное дело! Мальчишка побледнел, рожица его вытянулась, но в глазах, обращенных ко мне, не было слез. «Ишь, породистый щенок, гордый!» — подумал я.

Не сказав ни слова студентам, — они того не заслуживали — я пошел дальше. На душе было муторно. Я противник физической расправы, мне противно слушать, что некоторые родители бьют своих детей. Но этот случай был особый. Мальчишка мешал студентам нарочно, он делал это с садистским упорством, чтобы подчеркнуть свое превосходство, высокое положение, отнюдь не из детского каприза, а сознательно, я же не терпел тиранства, свойственного некоторым людям, стремления проявлять свою силу и власть.

И все-таки мне было не по себе и я поспешил убраться восвояси. Но шагах в пяти от нашего подъезда кто-то догнал меня и довольно бесцеремонно взял за локоть. Я удивленно оглянулся. Передо мной стоял рослый мужчина в серой шляпе. Его лицо показалось мне знакомым, и я вспомнил, что довольно часто видел этого человека возле особняка с подвалом.

— Вы знаете, — с холодной многозначительной улыбкой спросил мужчина в шляпе, — на кого вы подняли руку?

— Нет, — ответил я. — Не знаю и не желаю знать!

— Я все таки поставлю вас в известность — на всякий случай! — сказал «серый» человек и с нескрываемым подобострастием сообщил хорошо известное мне имя ответственного товарища, живущего в особняке.