Три жизни Иосифа Димова

— Знаю, — сказал Эм-Эм. — Но я не в состоянии изменить первоначальный замысел моего создателя. Секретари типа Эм-Эм запрограммированы на непрерывный сбор информации всякого рода — они должны быть максимально полезны своим хозяевам. Вот, например, вы не знаете, а я могу осведомить вас, как Райскому удалось сделать карьеру, стать министром промышленности.

— Не желаю знать! И не желаю слушать! — я рассердился еще больше. — И не смей меня информировать о вещах, к которым я не проявляю интереса!

— Не буду! — послушно сказал Эм-Эм. — Но если вам когда-нибудь потребуются моральные аргументы против Райского — я к вашим услугам!

— Никакие аргументы мне не потребуются! — оборвал я робота. И, помолчав, добавил: — Если мне когда-нибудь придется столкнуться с Райским, я буду воевать честно и открыто, не прибегая к сплетням.

— В моей электронной памяти, — сказал Эм-Эм, — зафиксировано, что честная и открытая война связана со многими поражениями и малым числом побед. Впрочем, я не имею права вмешиваться в ваши отношения, мое дело собирать информацию и хранить ее!

Мне надоела его болтовня, и я приказал принести стакан холодного сока.

Пока Эм-Эм возился в столовой, я с огорчением думал о том, что от этого разговора мне стало совсем тошно, я даже пожалел, что затеял с роботом беседу на вольную тему. «Вот так оно и бывает у нас, людей, — продолжал думать я с горечью. — Мы создаем существа, которые в техническом отношении превосходят нас самих, но в моральном плане приравниваем их к себе и в один прекрасный день будем вынуждены посыпать голову пеплом. Их всесторонняя информация может до предела усложнить нашу жизнь. Эм-Эм будет вытаскивать на белый свет грязное белье Райского, супер-робот Райского будет с удовольствием вытряхивать напоказ своему хозяину мое грязное белье, — правда, что касается моего белья, то оно никогда не было и не будет грязным, но так уж принято говорить. И что же получится в конце концов? Я и Райский вцепимся друг другу в глотки, станем обмениваться «любезностями» не хуже наших прадедов частнособственнических времен…

Эм-Эм появился также бесшумно, как и исчез. Он подал мне хрустальный стакан, полный свежего апельсинового сока, в котором плавали прозрачные кусочки льда. Пока я пил этот эликсир, мне казалось, будто я по самые плечи окунаюсь в сказочную воду, которая возвращает умерших к жизни. Помню, в какой-то сказке старых-старых времен говорилось о том, что где-то далеко-далеко, за широкими морями и высокими горами струится источник живой воды. Мне показалось, что я читал эту сказку сто лет назад, в другом мире, сидя взаперти.

— Благодарю, Эм-Эм! — сказал я роботу. Когда был выпит последний глоток, ощущение блаженства исчезло. Я откинулся на подушку и закрыл глаза.

— Дать вам таблетку тонизирующего препарата? — спросил мой секретарь.

Я отрицательно покачал головой.

Некоторое время мы оба молчали, потом Эм-Эм сказал:

— Вот этого я не понимаю и, наверное, никогда не смогу понять: вы себя чувствуете плохо, а не хотите, чтобы стало хорошо. Как можно не хотеть того, в чем вы нуждаетесь?

— …и как можно вступать в противоречие со здравым смыслом? — иронически добавил я.

— Скажем… — попытался что-то возразить Эм-Эм.

— Когда люди теряют способность вступать в противоречие со здравым смыслом, — снисходительно усмехнулся я, — тогда они превращаются в твоих собратьев и перестают быть людьми. Понимаешь, что я хочу сказать?

Эм-Эм не ответил. Он пытался понять мои слова, вникнуть в их смысл, но из этого, видимо, ничего не выходило: после минутного молчания над его лбом зажглась красная сигнальная лампочка.

— Перестань думать над этим! — сказал я, милостиво махнув рукой.

Красная лампочка погасла, и Эм-Эм с удовольствием расправил плечи, словно освобождаясь от какого-то невидимого, невыносимо тяжелого груза.

«Ты никогда не сможешь уподобиться человеку, — в который раз подумал я и постарался перевести взгляд на зеленый круг электронных часов. — В прошлом ученые-мечтатели верили в такую возможность и даже боялись, что ты в конце концов вытеснишь своего создателя и станешь полновластным хозяином жизни. Все это, конечно, мистика и чушь!» Пока я смотрел на зеленый круг часов, накрученная до отказа пружина в моей душе опять лопнула, и в памяти всплыло число четырнадцать. За время моего короткого, кошмарного сна, это число несколько раз маячило у меня перед глазами, причем обе цифры были какие-то странные: единица напоминала вскинутую вверх руку утопающего человека, а четверка, казалось, была составлена из кусков льда. Мне тогда же, во сне, пришло в голову, что мой корреспондент, чего доброго и впрямь утопился в полынье: вчера истек четырнадцатый день.

Я знал, что Яким Давидов, отказываясь дать ход жалобе этого молодого человека, рассуждал так: «Если я его помилую, мы сохраним одно человеческое счастье. Но, сохранив это человеческое счастье, нарушим общественную дисциплину. С точки зрения общественной пользы что предпочтительнее? Личное счастье или общественная дисциплина? Естественно, — общественная дисциплина!»