Три жизни Иосифа Димова

Чтобы попасть в это помещение, нужно было пройти через специальный вестибюль, представлявший собой большую камеру, разделенную на два отсека, причем отсек, соединявшийся с гимнастическим залом, был снабжен установкой для герметической изоляции от внешнего мира. Зал был невелик, не больше вестибюля, он был озарен бледно-зеленым неоновым светом. В нем стояли два снаряда: перекладина и круговой эскалатор, у которого были видны только четыре ступеньки, обнесенные легкими перилами, остальная же его часть находилась под мраморным полом. На перилах слева установлен специальный электрический рычаг, регулирующий скорость движения ступенек. В лучшие дни, когда я чувствовал себя бодрее, мне удавалось «пробегать» не сходя с места от пяти до восьми километров — расстояние весьма солидное для человека, ведущего преимущественно сидячий образ жизни.

Я прошел мимо перекладины, не взглянув на нее, лениво встал на нижнюю ступеньку эскалатора и осторожно нажал рычаг скорости. Ступеньки поплыли сначала медленно, потом быстрее — мой повседневный бег на месте начался в неизменном, давно установленном порядке.

«А почему бы не позвонить в кабинет первого министра и не сказать его секретарям, что мне сегодня нездоровится, пусть перенесут торжество на завтра!» — мелькнуло у меня в голове, когда стрелка спидометра показывала двенадцать километров в час.

Эта мысль, пожалуй, еще не до конца созревшая, показалась мне спасительной и я ухватился за нее, как утопающий за соломинку. Чем завтрашний день будет лучше сегодняшнего и будет ли он лучше вообще, я не знал, но как бы то ни было, счастливая мысль мне пришлась по душе, и я повернул рычаг на сто восемьдесят градусов влево. От резкой остановки эскалатора меня швырнуло вперед и я растянулся ничком.

В начале девятого я, выбритый до блеска, распространяя вокруг легкий аромат дорогого трубочного табака, в строгом костюме табачного цвета вошел в столовую и, притворившись, что не замечаю Эм-Эм, торчавшего в противоположном углу, направился к пищевому автомату и нажал кнопку. Автомат выдал мне стакан черного кофе. Эм-Эм, не дожидаясь, приглашения, движимый импульсами накопленного опыта, бесшумно приблизился к моему плечу и, уставившись на меня немигающими зелеными глазами, спросил, не забыл ли я взять бутерброд с ветчиной. Я сказал ему, что все бутерброды в мире мне опротивели, я их видеть не хочу.

— Но вчера вы съели один, — напомнил Эм-Эм.

— Это был последний бутерброд в моей жизни! — заявил я совершенно серьезно.

— Прошу прощения, — сказал Эм-Эм, — но напоследок вы ведете себя странно, Этим утром вы на десять минут раньше прервали зарядку, а теперь не желаете есть бутерброд. Пожалуй, я вызову профессора из больницы, чтобы он вас осмотрел.

— Если ты это сделаешь, — сказал я, ставя пустой стакан на подставку автомата, — если ты это сделаешь, — повторил я, — то я возьму отвертку, разберу тебя на составные части и выброшу в мусоропровод.

— Вы не сделаете этого, — бесстрастным тоном промолвил Эм-Эм.

— Почему ты так думаешь? — спросил я, прищурившись, и в ту же секунду почувствовал, что краснею от стыда, — разве можно злиться на робота!

— Потому что вас лишат звания и приговорят к принудительным работам, — продолжал Эм-Эм. — Мы, роботы, — общественная собственность и находимся под охраной государства.

— Ничего, — сказал я мрачно, постепенно освобождаясь от нахлынувшего на меня чувства стыда, — я никакой работы не боюсь, а на звания мне наплевать!

Робот не шевельнулся, над его лбом вспыхнула красная лампочка, а в зеленых глазах, казалось, полыхал пожар.

— Успокойся, — сказал я. — Не видишь разве, что я шучу?

Мрачное выражение моего лица говорило о том, что я вовсе не шучу, и красная лампочка Эм-Эм продолжала тревожно светиться.