Три жизни Юрия Байды

Узкая, извилистая тропинка, пересеченная корневищами, выводила на небольшую полянку. По одну сторону ее стояли стройные рябины, поникшие тяжелыми яркими гроздьями плодов, по другую — высились громадные сосны. Под соснами вокруг полянки — партизанский лагерь. Место отменное. С северо-востока доступ перекрывает моховое болото, дальше густой, непролазный чапыжник, а с юга — переплетенья глубоких оврагов. Новый человек, пожелавший найти проход в этом лабиринте, не достиг бы успеха.

Партизаны жили в землянках, покрытых дерном. Под навесами стояли повозки, рядом, в связанных из жердей сараях жевали жвачку быки, похрапывали лошади. Там и сям над печурками вился дым.

Афанасьев прошелся по лагерю, осмотрел внимательно землянки, поморщился:

— Душок, однако, у вас, братцы, — козел не выдержит…

В ответ криво усмехнулись:

— Посмотрим, в каком дворце ты заживешь…

Первую неделю десантники рыли себе землянку. Делали добротно, по эскизу, начерченному Афанасьевым, старались построить лучше, чем у соседей: как-никак кадровое подразделение, а армия в любых условиях должна быть образцом для остальных. Пошла вторая неделя, а хлопоты по устройству все продолжаются. Некоторым казалось, что они чересчур затянулись, что делается много лишнего, но у Афанасьева свои соображения. Хотя его группа состоит из кадровых военнослужащих, однако единства, сплоченности в ней пока нет. В партизанском отряде тоже период становления, нет еще служб, нет штаба, зато есть много времени для безделья, а это, по мнению Афанасьева, страшнее всего. Ничто так не размагничивает бойцов, как внезапный переход от напряженной походной жизни к ничегонеделанью. Потому он и старается занять людей трудом, ибо труд, равно как и бой, объединяет.

Разведвзвод, как теперь именовалась группа десантников, жил строго по расписанию.

«Уровень цивилизации прямо пропорционален чистоте кожи», — повторял Афанасьев, и по окончании строительства землянки взвод принялся за сооружение бани. Ежедневно по два, по три часа проводилась боевая учеба: подрывное дело, маскировка, тактика действий в лесу и, конечно, джиу-джитсу. Смотреть собирались все свободные партизаны, в большинстве гражданские люди, никогда ничего подобного не видавшие. Неприученные к таким порядкам, они с недоверием приглядывались к «казарме и муштре» Афанасьева, но комиссар Купчак поддерживал его и ставил в пример. В будничных делах взвода он видел большой смысл и гордился тем, что привлек в отряд такое образцовое подразделение. Оно импонировало ему по всем статьям: и тем, что являлось частицей настоящей армии, и тем, что во главе его стоял настоящий командир. Да и мог ли Купчак оставаться безразличным, если сам прослужил в армии больше двадцати лет! Комиссар так часто хвалил разведчиков, что настроение деловой кропотливости, в котором они постоянно пребывали, начало невольно восприниматься и теми, кто раньше далек был от армии, от винтовки, от войны, у кого руки потянулись к оружию не из-за любви к нему, а по необходимости.

Однажды Коржевский вызвал Афанасьева к себе. В землянке, кроме него, сидел у стола Купчак, а в углу на нарах примостилась Васса, дочка Коржевского. Она категорически отказалась эвакуироваться в тыл, ушла с отцом в отряд.

Когда Афанасьев подходил к землянке, оттуда слышался ее заливистый смех, но стоило приоткрыть дверь, как смех тут же оборвался. Васса свела брови, еще не умеющие хмуриться, и уткнулась в какую-то потрепанную книжку.

Коржевский с нескрываемым удовольствием поглядел на подтянутого лейтенанта. Гимнастерка, истлевшая на плечах, старательно заштопана, в петлицах блестят кубики, вырезанные, по всей видимости, из крышки консервной банки, ремень туго подтянут.

— Садись, Илья Иванович, — показал Коржевский на скамейку.

Афанасьев снял пилотку, присел боком.

— Вот что, Илья Иванович, — продолжал Коржевский. — Как говорится, не сам хочу, — нужда заставляет. Придется взять у тебя двух разведчиков. Как ты на это смотришь?

— Пожалуйста! — ответил тот с готовностью. — Я и сам с ними пойду. Какое будет задание?

— Ты не понял, они нужны мне насовсем.

Афанасьев пристально взглянул на комиссара и ничего не ответил. Только взглянул. Но комиссар понял, проговорил, усмехаясь миролюбиво:

— Знаю, знаю, что ты думаешь… Комиссар давал, мол, слово не трогать бравых десантников, а…

— Ладно! — воскликнул Коржевский. — Я ваш уговор знаю и раздергивать взвод не собираюсь. Мне нужен только дед Адам, который, если уж на то пошло, такой же десантник, как и я… Зато он мужик хозяйственный и для отряда просто клад! Любому интенданту фору даст, согласен?

— Да, — кивнул Афанасьев.

— Ну и добре. А как ты смотришь на химинструктора Варухина?

— В каком смысле?

— Вообще…

Афанасьев пожал плечами:

— Не знаю, какой он химик, но разведчик из него… кхм!

Хлопнула брошенная на нары книжка. Афанасьев оглянулся, перехватил взгляд Вассы, подумал: «Не иначе моя аттестация, данная Варухину, крепко задела дочку командира. Ишь как наежилась! А почему, собственно, она берется судить о Варухине, откуда ей известно, кто такой Варухин?» И Афанасьев заявил твердо: