Три жизни Юрия Байды

Теперь, когда дорого каждое мгновенье и сама жизнь висит на волоске, он действовал сообразительно, четко, молниеносно. Куда и лень и хитрость девались! Знал: нельзя допустить, чтобы вражеская конница ворвалась на высотку, это означало бы повальную гибель партизан и его в том числе. Автоматчики, поняв серьезность обстановки, кинулись на помощь левому крылу обороны, а Варухин, передав приказ, направился на КП Коржевского — так, посчитал он, будет вернее. То прячась за стволами, то ныряя в снег, когда визжали осколки, он приблизился уже к землянкам, как вдруг увидел эсэсовцев. Их черные тени неподалеку мелькали среди деревьев. Варухин упал как подкошенный и, пряча голову в снег, точно крот, пополз ложбинкой. Он спешил, выбиваясь из сил, и проклинал себя, свою наивность. «Подался на КП, осел! Так там тебя и ждали… Пока хлопал ушами, Коржевский с компанией наверняка смылся! Эх ты, тюря…»

И тут Варухин неожиданно увидел… Коржевского. Он неподвижно лежал в выемке. Варухин подлез к нему на локтях, затормошил.

— Товарищ командир, что с вами?

Коржевский повернул к нему голову, молвил, сдерживая стон:

— Помоги, начхим… ранило…

Варухин помедлил. «Что делать? Тащить раненого под пулями? И его не спасешь, и самого подстрелят. Э!.. Стоп! — вдруг осенило его. — Я же на себе его потащу — так им же и прикроюсь… Ну-ка, ну-ка!..»

И уже уверенно сказал:

— Лезьте мне на закорки, товарищ командир! Да держитесь крепче.

— Спасибо, парень… — сказал Коржевский, взбираясь спасителю на спину.

Тяжело дыша, обливаясь потом, Варухин с трудом тащил его на себе почти вслепую (очки залепило снегом), тащил, дрожа от страха опять напороться на немцев. Лишь когда впереди сквозь усилившуюся трескотню выстрелов послышалась русская речь, он немного успокоился, пошел быстрее, как щитом, заслоняясь от пуль и осколков телом командира. Коржевский приглушенно стонал.

С каждым шагом на душе Варухина светлело. «Спас командира в бою, а? Ай да Игнат! Ну, молодец!.. Теперь бы отбиться от карателей, а там посмотрим, как вы станете разговаривать со мной, Васса Карповна, командирская дочка!..»

…Вражеская конница не атаковала Афанасьева открыто. Лихие кавалерийские схватки ушли в историю. Полуэскадрон просто обходил партизан с флангов, не спеша, не вынимая клинков, старательно простреливая лес из винтовок, автоматов и минометов.

Афанасьев посмотрел на кучку своих бойцов. «Что думает Коржевский? Почему не вводит в дело группу автоматчиков?» Кавалерия все ближе, кони грузнут в глубоком снегу, спотыкаются о скользкие кочки — это на руку Афанасьеву, он выигрывает время, но подмоги по-прежнему нет.

— Приготовиться к отражению конницы! Бить по правому флангу! — подал команду Афанасьев.

Партизаны безмолвно и хмуро отстегнули гранаты, вставили запалы, гранаты положили — кто у ног, кто сунул за пазуху — и больше не спускали глаз с врага. Афанасьев, прикинув на глаз дистанцию, скомандовал:

— Внимание… — но досказать не успел.

Густо и прицельно ударили фашистские минометы, и партизанам пришлось оставить осинник.

В эту критическую минуту и появились автоматчики.

— По приказанию командира отряда прибыли в ваше распоряжение! — доложил старший.

— Занимайте позицию, рассредоточьтесь в глубину, вон туда!.. И маскируйтесь. Бьют их минометы — головы не поднять.

Автоматчики согласились: с того места, что указал комиссар, площадь обстрела шире и толстые деревья дают возможность маневрировать. А минометчики все еще продолжали гвоздить по осиннику, оставленному бойцами Афанасьева. К Афанасьеву прибежал посыльный, вручил ему записку от Коржевского. Раненый командир приказывал комиссару взять на себя руководство боем и ставил задачу: оторваться от противника и увести отряд в глубь леса. Вся надежда — на последний резерв. Группа автоматчиков-должна во что бы то ни стало задержать вражескую конницу, обеспечить свободный проход раненых и обоза.

Афанасьев задумался. Оторваться от противника? Для этого нужно, чтобы он стоял, а ты уходил, а разве он будет стоять? На это его надо вынудить, надо создать видимость, что отряд отчаянно сопротивляется и не намерен сдвинуться с места, и так дотянуть до сумерек. А в темноте скрытно отойти и раствориться в лесу. Но некому это сделать — задержать, вынудить, дотянуть, — кроме автоматчиков. Афанасьев посмотрел на них, и в груди его стало больно и горячо. «Гвардия Коржевского…» Приблизился к ним. Стараясь, чтобы не дрогнул голос, сказал деловито:

— Уйдем мы отсюда не скоро… так что устраивайтесь основательней.

— Навсегда? — спросил кто-то с натугой, глухо.

— До вечера, — Афанасьев сунул себе за пазуху несколько гранат, подумал: «Сказать бы бойцам что-то хорошее, сердечное, чтобы знали, как они дороги мне, как мне жаль их!» Но тут же отбросил эту мысль и вместо добрых слов утешения и сострадания приказал себе строго: «Не расслабляться! А они-то знают, что нужно сделать, и, конечно, сделают. Остальное несущественно».

И он крепко пожал их заскорузлые, горячие ладони.

— Нас мало, но мы не имеем права умирать, нам доверена судьба отряда, — произнес Афанасьев.