Три жизни Юрия Байды

— Спасибо, поеду. Вот только молока детям налью, а то они умаялись, проголодались… — засуетилась она.

И вот мы в Рачихиной Буде.

Во дворе школы — пионеры, комсомольцы, из мощного динамика льется встречный марш. Поздоровались с сельскими руководителями, с учителями. Байду и Ефросинью Павловну посадили рядом в середине за столом президиума. После короткого вступления директор школы предоставил слово Байде. С первых же слов почувствовалось, что он к этой встрече готовился. С волнением рассказывал о войне, о подвигах своих товарищей, скромно, не вдаваясь в излишние подробности, упомянул о своих ратных делах и в заключение поблагодарил земляков за приглашение посетить родную сторонку.

Ребята повязали ему красный галстук почетного пионера, подарили альбом с фотографиями Рачихиной Буды и ее окрестностей, а директор школы объявил, что пионерской дружине присваивается имя Юрия Байды и что после встречи гости и следопыты поедут в лес, где состоится возложение венков на братской могиле партизан. Затем взял слово председатель сельсовета и сообщил, что сегодня на сессии исполкома будет принято решение — присвоить Юрию Прокоповичу Байде звание почетного гражданина села. Над школьным двором разразились такие громкие рукоплескания, что стайка дроздов, сидевшая на рябине, испуганно взмыла ввысь.

Митинг закончился. Красные следопыты в защитной форме и в пилотках внесли в «рафик» пышные венки, сплетенные из ярких осенних астр и пурпурных листьев клена вперемежку с лапами хвои.

По дороге, размытой дождями, ехали медленно. Справа — колючая зелень можжевельника, меж деревьев по земле — густые мхи, по ним там и сям оброненные елями блестящие шишки. А вот и Маврино болото. По темной гладкой воде — паутинная синь дымки, дальше она гуще, тяжелее, сквозь нее проглядывает жухлая осока, да по кочкарнику — купы краснокожей ивы.

Сбоку на поляне — крепкий дуб. Что ему четверть века! Для него страшны пила и топор, а годы — ничто. В его полуоголенных ветвях по-прежнему играли предвечерние лучи солнца, рассеиваясь по белой пирамидке надгробья, издали похожей на перевернутый восклицательный знак.

Машины останавливаются, ребята выносят венки, самый большой берут Байда с Ефросиньей Павловной, а шествие направляется к могиле.

Шагая позади всех, я вдруг замечаю, что мое настроение странно не соответствует обстановке: вместо скорби и горечи, сопутствовавших мне в прошлые посещения этих мест, я сейчас почему-то ощущаю необъяснимое раздражение. Но почему?

Байда, возложив венок, нагнулся, взял с могилы горсть земли, бережно завязал ее в носовой платок и спрятал в левый боковой карман возле сердца. Трогательный жест, но в этот момент он мне показался каким-то нарочитым, театральным, что ли…

Байда постоял, сжимая виски ладонями, затем, резко повернувшись, быстрым шагом направился к болоту. Никто за ним не последовал, понимали: человеку хочется побыть наедине со своим прошлым. Мое сердце снова сжалось от сострадания к этому последнему партизану из отряда «Три К», к этому легендарному человеку.

Байда одиноко стоял у прибрежных зарослей бересклета. Солнце опускалось к румяным вершинам осин, теснившимся на опушке, и медали, украшавшие грудь Байды, ослепительно сверкали.

По возвращении в село он отдыхать отказался и попросил разрешения осмотреть школьный музей. Директор похвастался:

— Экспозиция постоянно пополняется, за последний год добавились новые экспонаты, найденные на месте партизанского лагеря, и даже сегодня в дар музею будет принесена ценная реликвия…

Мы отправились смотреть новые реликвии. Их действительно прибавилось. Вот на подставке, очищенная от ржавчины, красуется варухинская двухпудовая гиря, вот пустой снарядный стакан, а вот поломанный автомат с хорошо сохранившимся прикладом. Судя по выцарапанным буквам, он прошел через многие руки, побывал не у одного бойца, партизана…

Байда все это осматривал очень бегло, как-то вскользь, без интереса. Удивительно! Как-никак, а этот «вещный мостик» связывает его с юностью. Но мое удивление исчезло, когда Байда приблизился к витрине, под стеклом которой среди прочих желтых от времени бумаг, рядом с позеленевшей гильзой лежала его предсмертная записка.

— Как? — спросил он громко. — Вы экспонируете здесь оригинал?

Директор школы переглянулся с учителями. Байда развел руками:

— Ну, дорогие товарищи, это никуда не годится. Держать ее на солнце!.. — Он укоризненно покачал головой. — Выцветет же, пропадет! Надо было сделать фотокопию, сразу же! Ну ладно, сделаю сам. Так разрешите взять свою записку.

Кинооператор предложил заснять ее на пленку, но Байда, заслонив собой витрину, повторил:

— Я все сделаю сам, а копию вышлю.

Директор, помявшись, извиняющимся голосом сказал:

— Видите ли, Юрий Прокопович, у нас совет музея, ребята сами, так сказать, руководят. Сами разыскивают экспонаты, сами сооружают витрины. В общем, во всем инициатива исходит от детей, так сказать, снизу. Если б мы, учителя, стали диктовать, общественное мнение сразу же…