— Да, я принимаю участие в судьбе Байды. А что случилось?
Полынов, не ответив на мой вопрос, потер в раздумье руки и в свою очередь спросил:
— Вы намерены писать о нем еще? Я хочу сказать, намерены ли вы писать в прежнем… м-м-м… так сказать, героическом ключе?
Я пожал плечами.
— Сказать точно — затрудняюсь, но вряд ли… скорее, ничего писать не буду.
— Вот как! Выходит, мнение о Байде у вас изменилось? Или я ошибаюсь?
— Отчего ж? Меняются времена, меняются люди, меняются и мнения о них.
— Да-да… Но каковы все же ваши впечатления, ну, скажем, от встречи с Байдой, а точнее — Байды с его однополчанами?
— Не могу поделиться, не присутствовал.
— Разве? Вот это плохо, — вздохнул Полынов.
— То есть? — не понял я.
— Видите ли, выползла на свет одна закрученная история… А если говорить точнее — несколько историй. Для правильной оценки поступков людей и мотивов их действий необходима ваша помощь. Вам, знающему Байду лучше других, придется, возможно, выступить в его защиту перед людьми, поставившими почему-то себе цель опорочить нашего фронтовика, инвалида войны. И делают это как ни странно — однополчане, на встречу с которыми он ездил. В чем тут дело? Я затем и пригласил вас к себе, чтоб познакомить с некоторыми материалами, поступившими в партком, и узнать ваше мнение.
— Пожалуйста.
Полынов встал, принес из сейфа папку, вынул из нее несколько писем, протянул мне.
— Это вот — первое — от председателя дивизионного совета ветеранов.
Я взял письмо, подписанное полковником Брусевым, и стал читать: