Три жизни княгини Рогнеды

А потом понеслись в хвост обоза другие беглецы — из Владимировых полков, и старухи подхватили их трусливый сказ, что бьются впереди Владимир с Ярополком, и Ярополк сминает новгородскую рать — конец Владимиру. И заколдовало ожидание. Казалось: вот сейчас, через мгновенье, услышится громовой топот коней, явится распаленный победой спаситель, и они услышат праведные слова свершившегося отмщения: «Владимир зарезан! Добрыня сидит на колу!» И обоз повернет назад, они поплывут по Двине, подгоняемые течением… Но солнце пошло на закат, вернулась прежняя стража, дивясь, что столь малое число сбежало от своей муки, и обоз двинулся далее. Выяснилось, правда, что не лгали беглецы с поля битвы: действительно, перекрыл брату путь киевский князь Ярополк, и была сеча, и теснили киевляне чудь и новгородцев, и Владимир растерялся, сробел и поворачивал спасаться — да, на волосок от спасения находилась Рогнеда, только и здесь не выпала ей удача. Добрыня удержал Владимира, велел обещать варягам Смоленск, любую плату, все, что потребуют; те потребовали по две гривны с каждого смоленского и киевского двора, князь немедленно согласился — варяги стали намертво, Ярополкова дружина разбилась о них — и пришлось киевлянам прыгать в ладьи и уходить по Днепру… Рогнеда поняла, что это конец: не спасет ее Ярополк, не спасти ему и себя — он тоже упустил свой случай, ждет его такая же судьба, какую принял князь Рогволод; все у них и похоже: поражение, осада — и смертный нож. С поля Ярополк уже бежал, теперь недолгое время отделяет его от смерти. А ведь он был ее жених, она мечтала о нем, ждала его, ради его унизила Владимира, и вот он промедлил, ошибся, поддался слабости, решил, что время при нем, как послушная охрана, подчинено его воле, а Владимир отважился, разбил поодиночке отца и киевское ополчение, взял ее, везет в Киев, назначил ей судьбу.

Ладьи плывут по пути из варяг в греки, вечный Днепр несет к Киеву чудь, мерю, весь, варягов и новгородцев, греет их блеск киевских гривен, светит Владимиру сиянье великокняжеского стола, он улыбается свершающейся надежде, улыбается и Добрыня близкой уже гибели Ольгиного внука, воспрянию древлянской чести. Победа, власть ожидают их, красива для них земля, и как бы сам Днепр уже служит им, помогая гребцам скорым своим течением. Течет Днепр, вливаются в него Сож, Припять, Рось, широко раздвигая холмистые и низинные берега, сверкают под июньским солнцев глубокие темные воды, блестит жемчужная осыпь с тяжелых весел. Вот уже позади земли радимичей, и земли северян с городком Любеч на крутых зеленых склонах, и все ближе, ближе Киев, раскинутый на семи горах, куда метит на отцово место князь Владимир. Вот и Киев во множестве срубов, стен, теремов, но ладья с Рогнедой не заходит в Почайну, на киевскую пристань; плывет она далее, до речки Лыбедь, и вверх по Лыбеди до некоего малого села. Рогнеда ступает на берег, видит вдали в мареве жаркого дня киевские горы, а перед нею огороженный частоколом двор, ворота его открыты, внутри стоит дом под соломенной крышей, старые вишни в два ряда окружают этот дом. Это новый ее кров. Рогнеда останавливается в воротах, ей страшно — следующим шагом начинается ее вторая жизнь, отсеченная от первой новгородскими и варяжскими мечами. Родина, родные, память, надежды и мечты — все сгинуло в потоках крови. Эта кровь застыла позади чернеющими струпьями. Но и впереди мрак неизвестности, и в эту неизвестность вихрем чужого желания вносило Рогнеду — сиротливый лист, обожженный в пожаре княжеских страстей.

Глава пятая