Три жизни княгини Рогнеды

Близился урочный час и для Рогнеды; уже глядели на нее как на нездешнюю, отъехавшую, не свою; уже при встрече замечали ей бабки прощальными голосами: скоро, скоро тебе от нас, последние дни по родной земле ходишь. И Рута всплакивала, грустя о неизбежной разлуке. Рогнеда отвечала, что расстанутся они на короткий срок: она скажет Ярополку, и князь возьмет Рутиного мужа в свою дружину, и будет Рута жить в Киеве вблизи княжьего двора — каждый день смогут видеться, как и прежде. Тут на крыльях воображения Рогнеда переносилась в древний полянский град и как бы из будущего времени рисовала подруге совместные гуляния по днепровским берегам, тишину реки, смех детей, зимние повечерки, на которых рядышком будут стоять их веретена, а какой-нибудь старец будет петь. Рута слушала, верила, и обе грелись этой бесхитростной мечтой.

В иной день бродила Рогнеда вдоль Полоты, глядя на тихий бег реки по опушенному аиром руслу — чаровало ее это движение воды в неизвестность, хотелось и самой поскорее тронуться в путь. Проплывала мимо какая-нибудь сбитая в грозу ветка, и Рогнеда провожала ее глазами, видя и себя на ладье в новых, меняющихся местах… Однажды явилось ей в реке странное, поразившее ее видение. Она стояла на берегу, глядя, как плавно колышется подводная трава, и друг ей показалось, что несет Полота широкие кровавые струи и людей. Она глянула — ни людей, ни крови. Она вгляделась — и различила в пласте воды трех старух одинаковой внешности, но и несхожих: первая как-то хитро улыбалась, вторая как бы плакала, а лицо третьей было по-мертвому бесчувственно. Краткий миг пробыли старухи перед Рогнедой и растворились в воде до прежней незримости. Растаяло виденье и словно утянуло за собой из души радость. С того дня стало Рогнеде тревожно, какая-то непонятная опасность почувствовалась ей впереди. Даже во снах осаживалась на сердце тоскливая горечь. Волновавший прежде светлый юношеский образ обрел неприятную грубость черт, сузились до размеров избы желанные Ярополковы палаты; воздух душно сгустился, как перед ливнем, и скрытыми бедами пугал отъезд в незнакомый город под волю никогда не виденного князя. «Теснота меня ждет, страшно мне», — жаловалась Рогнеда матери, а та отвечала: «Эх, доченька, так и должно быть, не зря на девичнике плачут». И располневшая, с приметным уже животом Рута вспоминала, что тоже боялась в последний месяц девичества. А теперь — иные страхи. Так положено. «Нет, — возражала Рогнеда, — я чувствую: это несчастье какое-то!» — «И я так думала, — успокаивающе улыбалась Рута, — а все иначе пошло»…

Разрушают предчувствие чужие увещевания, да и кто различит грань между предчувствием и тоской? Коли исполнится, скажут — предчувствие, коли обойдется, скажут — тоска. Да и что с предчувствий кроме тягости; объясняют их из прошлого опыта, а они о будущем, о том, что слышит и не может рассказать сердце. И кому рассказать, если самой непонятно, почему в тучах, проползающих над городом, показывается вурдалачья морда, почему никто не слышит, а ты одна слышишь, как страшно скрипит осина у тебя за спиной, почему проплывают в Полоте никому кроме тебя не видные кровавые струи, почему именно на твоей стежке кот свирепо урчит, перекусывая горло дрозду, и раздирает когтями теплую тушку, а потом ночь за ночью снятся рассыпанные черные перья, означающие смерть… Почему тесно душе в теле, почему так мало видит око в дневной час? Нет объяснения. Нет никого, кто раскрыл бы тайну печали. Лишь разжигают ее слепые ответы: было, жди, пройдет! Все загадочно и невнятно; непроглядным туманом затянута пустошь между первой, прожитой, уже невозвратной жизнью и новой, которая томительно приближается с Ярополком на ладьях, против днепровского течения.

Но внезапно все сокрушилось — вспыхнула на лысых вершинах цель сторожевых костров, загоравшихся в том единственном случае, когда угрожала Полоцку война. И гонцы подтвердили: движется по Ловати к волокам новгородское войско. И не осталось времени готовиться, раздумывать, широко собираться — что сделаешь за неделю? Князь Рогволод послал людей известить Ярополка и наспех стал сбивать полоцкий полк.

Перед выходом войско сошлось вокруг капища на высоком надвинском берегу. Семь валунов окружали здесь площадку с подготовленными для жертвенного костра сосновыми плахами. Привели на железных цепях быка, грозно ревевшего напоследок жизни. Приблизился к быку медленной поступью грузный скотобой и обрушил ему на лоб меж рогов двухпудовый молот. Оглушенного быка связали, взволокли на плахи, волхв острейшим ножом перерезал ему шею, и горячая кровь сошла в подставленную бадью. Черпая пригоршнями, волхв обрызгал кровью толпу, потом головней из малого костра поджег хворост под черной тушей. Потянулся к небу желанный богам дымок требы. Воинство же подходило к бадейке, пригубливая густеющую кровь. Долго пылал костер, пожирая свою жертву… Но вот боги насытились, огонь загас, лишь несколько непрогоревших костей осталось в золе. Волхвы выгребли их, сложили кучкой, погадали — князю и войску выпадал успех.