Три жизни на двоих

Надежда перестала подбирать доводы, предоставив мыслям течь свободно. Тогда… ту жизнь она закончила молодым монахом. С точки зрения его веры – добралась почти до самого верха бесконечной лестницы перерождений, уже следующая инкарнация могла принести ему освобождение. Железной волей он подавлял волнение дхарм, презревая потребности плоти, страдания и желания эго. Было только одно стремление, которому он потакал: стремление к просветлению. Но ведь к нему и следует стремиться, разве нет? Разве не к этому призывает учение Будды? И молодой монашек, умирающий на земляном полу холодной кельи – от ран, полученных в схватке с монахами другого монастыря, верил, что в последнем своём воплощении одолел ещё одну ступеньку к вершине. Верил, но ждал Учителя не без трепета.

За восемь лет, прожитых монашком в этих стенах, Учитель говорил с ним считанное число раз. Не потому, что пренебрегал учеником, просто не дорос ещё монашек до истин, открытых Учителю. Слишком туманными казались его слова. Но все знают: когда кто-то из учеников умирает, Учитель приходит с последним напутствием и открывает умирающему, в чём была его главная ошибка и что сулит ему будущее перерождение.

Он вошёл, древний ликом, как сами горы. Лысый череп, жёлтая кожа в пигментных пятнах, тонкие белые полоски усов, стекающих к узкой белой бороде. Под редкими белыми бровями – раскосые тёмные глаза, полускрытые наплывшими веками. И непривычный взгляд – не отрешённый, не проницающий вечность и бесконечность, а тёплый, сочувствующий…

"Тропа восхождения узка, дитя. С обеих сторон – пропасти, любой неверный шаг приводит к падению. Ты споткнулся на собственной силе, на презрении к слабости – в себе и других. Следущее воплощение научит тебя понимать и принимать слабость, но это будет горький и тяжёлый урок. Там силы у тебя не будет, а её придётся найти, иначе скатишься ещё ниже – в пропасть по другую сторону тропы. Если найдёшь, в следующем перерождении я буду говорить с тобой на равных".

Выпавшая из реальности Надежда не отдавала себе отчёта в том, где находится и что происходит вокруг. Она не заметила, как такси миновало пристанционную деревеньку, свернуло с просёлка на бетонку, прогромыхало по ней через лес и въехало на мостик, перекинутый через узкую речушку. Не заметила и КамАЗ, который неожиданно возник сзади и ринулся на легковушку, как гигантская акула на зазевавшуюся добычу. Оторопелое (похоже, водитель не успел испугаться) "что за чёрт?", удар, полёт, ещё удар – всё спрессовалось для неё в один короткий миг, проскочивший настолько стремительно, что неповортливое сознание едва успело его зарегистрировать.

А потом она каким-то образом очутилась на мосту у проломленных перил рядом с длинноногой девчонкой, в которой признала сестру по несчастью. Они обе смотрели вниз на покорёженную жёлтую машину с чёрными шашечками.

– Раз водитель не с нами, значит, выживет. – Девчонка не говорила, по крайней мере, губы её не шевлились, тем не менее Надежда отчётливо её слышала. – Я чувствую, что тоже могла бы, но не хочу. А ты хочешь, но твои повреждения с жизнью не совместимы. Знаешь что? Давай попробуем так…

Она шагнула к Надежде, а потом – хотя шагать дальше было некуда, они стояли лицом к лицу – сделала ещё шаг. Возникшее ощущение описанию не поддавалось, потому что в Надиной жизни (как, впрочем, в земной жизни любого другого существа) такого опыта просто не было. Наде представилось, что она вся состоит из крошечных пузырьков воздуха – почему-то синего цвета. И пузырьки эти перемешались с другими пузырьками – аквамариновыми. Нет, не перемешались, образовали пары. И эти пары начали исполнять какой-то сложный красивый танец, от которого пузырьковая Надежда почувствовала нечто сродни приятной до болезненности эйфорической вибрации.

– Должно получиться, – беззвучно сказала девушка (теперь Надя знала, что её зовут Лизой), отступив. – Давай, сестрёнка, принимай моё тело и возвращайся. Я верю, что ты найдёшь свою силу и проживёшь счастливую жизнь – за нас обеих. А ещё – отыщешь того мерзавца, который вздумал нас убить, и покажешь ему кузькину мать.

1. Надя-Лиза

Прохладные пальцы прикасаются к моему запястью, и я открываю глаза. Надо мной – незнакомое мужское лицо. Из-под медицинской шапочки выбивается прядь тёмных с проседью волос, лоб пересекают две чёткие горизонтальные линии морщин. Узкие стёкла очков без оправы, профессионально невозмутимый внимательный взгляд.

– Ну вот, ты и снова с нами. Как самочувствие?

Я усмехаюсь (по ощущениям, кривовато).

– А сами-то вы как думаете, доктор?

Профессиональная невозмутимость уступает место вполне человеческому удивлению.

– Ого, она ещё шутить изволит! Ну, теперь я за тебя спокоен: выкарабкаешься. Как голова? Сильно болит?

Я морщусь. Не стоило ему привлекать моё внимание к ощущениям, от которых я изо всех сил стараюсь отгородиться.

– Не дождётесь!

Теперь реаниматолог откровенно радуется и даже веселится.