Три жизни Жюля Верна

Историки литературы совершенно справедливо изучают литературу любой страны по ее лучшим представителям. Но для историка быта, нравов и общественных идей иногда важнее спуститься в нижние слои словесности (иногда этот вид творчества совестно назвать литературой), посмотреть на эпоху глазами современников. И если высшим судом являются История и Народ (оба с большой буквы), то первой судебной инстанцией для литературных произведений чаще всего является бульварная пресса, а присяжными заседателями — завсегдатаи дешевых кафе. Для этого литературного Парижа Стендаль был всего лишь беглым французским консулом, а Бальзак — неудачником, умершим в нищете. В этом Париже Флобер и братья Гонкур могли существовать лишь потому, что имели скромную ренту, независимую от их литературного заработка. Богом этого Парижа был Александр Дюма, ее голосом — Жюль Жанен.

Не нужно понимать этой характеристики как осуждения творчества обоих писателей. Талантливый Дюма, бесспорно, останется в истории литературы, но займет в ней место несравненно более скромное, чем отводили ему современники и чем рассчитывал он сам. Выходец из рядов романтизма, он выступил на литературную арену с известными идеалами, писал свои лучшие вещи со страстью, но по мере успеха стал интересоваться лишь результатом и приноравливаться к вкусам тех, кто платил ему деньги — издателей и читателей. Он первый положил начало промышленному направлению в словесности (вежливые французские литературоведы называют его школой индустриализма), превратил профессию писателя в доходное ремесло и наглядно доказал, что бульварный литератор должен обладать лишь литературной ловкостью и совсем не нуждается ни в собственных идеях, ни в свободном творчестве.

Жюль Жанен в продолжение сорока лет, с 1830 по 1870 год, был ведущим фельетонистом крупнейшей газеты «Журналь де Деба» и непререкаемым авторитетом в вопросах литературы и театра. Каждый понедельник «весь» Париж учился у него мыслить и составлять мнения. Человек умный, начитанный, очень талантливый, Жюль Жанен создал новый газетно-литературный жанр, фельетон и до него считался легким видом литературы, но все же авторы его высказывали в нем какие-то мысли, вкладывали определенное содержание. Жанен создал фельетон-болтовню, в котором писал решительно все, что приходило ему в голову, нисколько не стесняясь противоречиями или недомолвками. Он не имел ни взглядов, ни определенных идей, но это ничуть его не смущало и не вредило успеху его блестящих фельетонов, написанных с удивительной легкостью и изяществом. Напротив, это было даже его самой сильной стороной, так как давало возможность держаться той точки зрения, которая популярна в данную минуту. Жанен в своем лице отражал всю эволюцию французской литературы этого периода: начал крайним романтиком, постепенно склонился к так называемой школе здравого смысла, перешел в лагерь реализма, но под конец жизни, уже чувствуя веяние эпохи, стал жаловаться на крайности натурализма, который «убивает в человеке стремление к идеалу». Под конец жизни, страдая подагрой, он уже не ездил в театр, но посылал туда жену, что не мешало ему, все столь же блистательно, вести раздел театральной критики.

Жюль Жанен создавал и сокрушал репутации новых сборников стихов, романов, пьес и был кумиром окололитературной толпы. Еще бы! Журнальной работой он составил себе состояние, на его обедах собирался цвет литературы и искусства, а интеллектуальная Франция увенчала его высшей наградой: креслом в Академии и званием «бессмертного».

французская академия никогда не была верным зеркалом французской литературы. Но во времена романтиков ее, по крайней мере, украшали такие имена, как Гюго, Ламартин, Нодье, Виньи, Мюссе, Мериме. Кого же увенчали лаврами Вторая империя и Третья республика, кто, с официальной точки зрения, представлял высший цвет литературы, перед лицом Франции и всего мира в эпоху, когда жил и работал Жюль Верн?

Жюль Жанен уже был назван. Другие имена для советского читателя покажутся, вероятно, не менее странными.

Это драматург Эмиль Ожье, автор ряда пьес о добродетельных злодеях и высоконравственных куртизанках, и Жозеф Отран, посвятивший свою лирику исключительно древней Греции, отмеченный критикой за «ясность и чистоту стиля и благородство чувств». Оба они представляли школу «здравого смысла» в литературе.

Это знаменитый Эжень Скриб, пользовавшийся на поприще драматургии такой же славой, как Дюма в области романа, и тоже работавший с помощью сотрудников. Скриб поставил на сцене свыше трехсот пьес, сочинил либретто почти всех выдающихся опер, появившихся в его время, и нажил на этом несколько миллионов. Над своей роскошной виллой он сделал благодарственную надпись:

«Мерси, прохожий! Вам обязан я, быть может».

Это драматург Александр Дюма-сын, светский моралист и бытописатель, и прославленный автор водевилей и драм Викторьен Сарду, ставший знаменитостью лишь потому, что прославленная актриса Дежазе «провела» его пьесы на сцену и играла в них главные роли.