Три жизни Жюля Верна

Сюжетная схема этого произведения напоминает роман «Двадцать тысяч лье под водой». Как и там, трое похищенных пассажиров насильственно совершают кругосветное путешествие, только в первом случае подводное, а в данном — надземное. Пожалуй, что и «Альбатрос» чем-то напоминает «Наутилус». Но создатель и водитель чудесного корабля не что иное, как только тень капитана Немо.

«Робур Завоеватель» — прекрасный роман. Но он кажется нам еще лучше потому, что мы читали его после того, как познакомились с историей капитана Немо. И мы невольно подменяем один образ другим, без оснований наделяем таинственного инженера титулом «гения воздуха», как с именем капитана «Наутилуса» у нас неразрывно связано представление о гении моря.

Но капитан Немо — великий ученый, исследователь. Немо — гениальный изобретатель, создатель «Наутилуса». Немо — великий борец за свободу своего народа и за счастье всего человечества. Побежденный в неравной борьбе, он удалился на морское дно не потому, что проклял человечество. Нет, и в водной стихии он остался великим гуманистом и борцом.

Если бы Робуру не нужно было похитить президента и секретаря Велдонского воздухоплавательного клуба и совершить вместе с ними кругосветный полет с целью доказать преимущество системы тяжелее воздуха, то какую иную цель избрал бы «Альбатрос», скитаясь в облаках? Только испытание механизмов? Только демонстрацию техники будущего?

Капитан Немо удалился на морское дно не потому, что он проклял человечество. Побежденный в неравной борьбе, он остался великим гуманистом. А что побудило Робура расстаться с землей? Неужели только мелкое самолюбие непризнанного изобретателя?

Легкая тень конца века — тень упадка, разочарования и пессимизма — лежит на романе «Робур Завоеватель». По-настоящему он не дописан, словно Жюль Верн не решался доверить бумаге свои заветные мечты. Но даже между строк мы можем прочитать многое из того, что волновало и мучило стареющего писателя.

Прошли те годы, когда он мечтал, что наука, проникшая в тайны природы, техника, созданная руками гениальных одиночек, создадут на земле царство справедливости и свободы. Наивная вера ушла, но иногда стареющего писателя одолевали мучительные сомнения и припадки пессимизма. Не видя движущих сил прогресса, не рожденного развитием науки и техники, а наоборот, определяющего их развитие, не понимая логики классовой борьбы, писатель готов был в иные минуты поссориться со своим веком и обвинить в лености и отсталости все человечество.

И эту горькую обиду на своих современников автор вложил в уста своего героя, выразил свои взгляды в заключительной речи Робура, никак не связанной с сюжетом всего романа:

«Мое изобретение преждевременно. Народы еще не созрели для всеобщего братского союза. Я уезжаю и уношу свою тайну с собою. Но она не будет потеряна для человечества. Оно узнает ее в тот день, когда окажется достаточно развитым умственно, чтобы ею воспользоваться, и достаточно разумным и нравственным, чтобы не употребить ее во зло…»

Робур не хочет стать рабом капитализма, он страшится, что чудесный «Альбатрос» превратится в орудие истребления. Но он ничего не может противопоставить силам зла, и ему остается отправиться в будущее и быть пока единственным обитателем Икарии.

Речь Робура выражает мысли не героя, но автора. Об этом ясно говорит послесловие к роману:

«А теперь вопрос: кто же такой Робур?

Ответ простой: Робур — это будущая наука; быть может, наука завтрашнего дня…

Явится ли когда-нибудь людям снова Робур Завоеватель?

Конечно, и он откроет им свою тайну, которая переменит на Земле весь политический и гражданский строй…»

Мир насилия, угнетения, мелкой корысти был ненавистен Жюлю Верну, и он не хотел отдать ему гениального изобретения Робура. Поэтому создатель «Альбатроса» скитается по пустынной Икарии: он не может ни повести за собой человечество, ни указать ему путь в грядущее. Он может лишь ждать, когда люди сами создадут на Земле новый, освобожденный мир.

Беспокойная мысль о том, что достижения науки и техники могут быть использованы во вред человечеству, становится в эти годы почти навязчивой идеей Жюля Верна. Но он обвиняет в этом не самую науку, не ученых и изобретателей, — он обвиняет капитализм (точнее, отдельных капиталистов, которые в его воображении сливаются в страшный единый образ).

Образы гениальных изобретателей снова появляются в эти годы в романах Жюля Верна. Но теперь они не борцы и строители нового мира, а слуги и рабы капитализма; поэтому они и не могут стать положительными героями как для самого писателя, так и для его читателей. И если это не злодеи, как Шульце, сознательно мечтающие о науке смерти и истребления, то чаще всего лишь жалкие безумцы: образ, часто встречающийся в последних романах Жюля Верна.