Три жизни

Джеймс Херберт часто выпивал вместе с Джоном, кучером Бишопов. Джон по доброте душевной иногда пытался как-то смягчить отношение Херберта к дочери, к Меланкте. Не то чтобы Меланкта хоть раз пожаловалась Джону как тяжело ей живется дома, а с отцом тем более. Меланкта никогда не позволяла себе, даже в самой тяжкой беде, жаловаться кому бы то ни было, что с ней такого приключилось, но как-то так само собой получалось, что все знакомые Меланкты всегда прекрасно отдавали себе отчет, как ей тяжело и как она страдает. Нужно было по-настоящему любить Меланкту, чтобы научиться прощать ей всякие мелочи, вроде как она никогда никому не жалуется, и на вид вполне бодрая, и следит за собой, и настроение хорошее, но ты при этом прекрасно отдаешь себе отчет, как ей на самом деле тяжело и как она страдает.

Ее отец, Джеймс Херберт, тоже никогда никому не рассказывал о своих неприятностях, а человек он был настолько серьезный и вспыльчивый, что и вопросов лишних никто ему не задавал.

От «мис» Херберт, как называли ее соседи, тоже никто не слышал, чтобы она хоть раз заговорила о муже или о дочери. Она всегда была такая милая, хорошенькая, загадочная, неловкая и слегка не от мира сего.

Херберты вообще свои семейные сложности ни с кем не обсуждали, но как-то так само собой получалось, что все их знакомые постоянно были в курсе всех событий.

И надо же было такому случиться, что утром того самого дня, когда ближе к вечеру Джеймс Херберт и кучер Джон собирались выпить вместе, Меланкта пришла на конюшню вся такая веселая и в самом что ни на есть прекрасном расположении духа. И Джон, ее добрый знакомый, почувствовал как никогда, какая она славная и милая, и как глубоко она страдает.

Джон был цветным кучером, и человек он был весьма достойный. Когда он думал о Меланкте, она для него была все равно, что дочь родная, только чуть постарше. Если честно, то и женскую силу в ней он тоже чувствовал, и очень сильно. Жене Джона Меланкта тоже нравилась, и она всегда старалась чем-нибудь ее порадовать. А Меланкта всю свою жизнь любила и уважала людей добрых, милых и рассудительных. Меланкта всю свою жизнь только и мечтала о тишине и спокойствии, и чтобы все были добрые и хорошие, и любили друг друга, тогда бы и мечтать больше не о чем, бедняжка Меланкта, потому что при всем этом она всякий раз умудрялась во что-нибудь влипнуть.

В тот вечер, после того как Джон и Херберт выпили вместе, славный кучер Джон начал рассказывать Херберту о том, какая у него замечательная дочь. Может статься, славный Джон выпил немного лишнего, может статься, в словах его сквозило что-то более теплое, чем дружеское чувство взрослого мужчины к соседской дочке — это когда, в смысле, Джон стал говорить про Меланкту. Выпили они в тот вечер немало, а утром того же дня Джон и в самом деле как никогда почувствовал женскую силу Меланкты. Джеймс Херберт всегда был негром вспыльчивым, подозрительным и очень серьезным, и от выпивки никогда не раскисал. И вид у него был чернее тучи, когда он сидел и слушал, как Джон рассказывает не то ему, не то самому себе о том, какая, мол, у него замечательная дочка, и про все ее достоинства, и распаляется все больше и больше.

Потом настал такой момент, когда они вдруг принялись орать друг на друга и выкрикивать слова, очень черные и злые, а потом в черных руках сверкнули опасные бритвы, с лезвиями откинутыми назад как то у негров принято, а потом на несколько минут между ними завязалась отчаянная драка.

Джон был человек весьма достойный, милый и добродушный, со светло-коричневой кожей, но бритвой он владел дай боже, если дело доходило до пустить кому-нибудь кровь.

Когда другие негры, которые выпивали в той же комнате, растащили их по сторонам, Джон оказался порезан не сильно, но у Джеймса Херберта от правого плеча и через все тело вниз шла одна сплошная резаная рана. Когда дерутся на бритвах, раны остаются неглубокие, но вид у них ужасный, потому что кровь течет ручьями.

Другие негры держали Херберта, покуда рану ему не промыли и не заклеили, а потом уложили в постель, чтобы он заспал и дурь, и драку.

На следующий день он пришел в тот дом, где жили его жена и дочь, и был он просто вне себя от ярости.

— Где эта твоя девчонка, Меланкта, — сказал он жене прямо с порога, — если опять торчит на конюшне у Бишопов с этим желтопузым трусом Джоном, я вот слово тебе даю, убью ее на месте. Нечего сказать, замечательная у меня дочка. А ты, спрашивается, почему за ней не приглядываешь, ты ей мать или кто?

Меланкта Херберт всегда вела себя как взрослая и очень рано поняла, как нужно пользоваться своей женской силой, но все-таки, какой бы умницей Меланкта ни уродилась, она знать не знала и ведать не ведала, что бывают по-настоящему дурные вещи. Она даже понятия не имела, что люди имеют в виду, когда говорят при ней о чем-то таком, что только-только начинало шевелиться где-то у нее внутри.