Три жизни

Иногда бывало с ними и такое, что все эти напасти как-то сами собой забывались, и Джефф, а с ним и Меланкта, снова были счастливы и наслаждались этим сильным и сладким чувством, которое между ними было: любовь. Иногда Джефф как будто отрывался от земли и уносился под самые небеса, с этим чувством. Иногда Джефф словно чувствовал, как душа в нем набухает так, что места больше не остается совсем ни для чего. Джефф теперь всегда его в себе ощущал, это сильное чувство.

Джеффу теперь постоянно приходилось двигаться куда быстрее, чем нужно, и он сам за собой не поспевал. Но зато при этом Джефф знал, что теперь в нем живет это сильное сладкое чувство. Теперь, если Джеффа брали сомнения, сомневался он в Меланкте, в ее чувствах. Теперь он часто спрашивал ее, по правде она его любит или нет. Он часто задавал ей этот вопрос, и иногда у него при этом возникало внутри какое-то странное чувство, хотя всерьез он, конечно же, в ней не сомневался, и постоянно Меланкта отвечала ему: «Ну, конечно же, Джефф, ну, конечно, ты сам прекрасно это знаешь», и постоянно у Джеффа оставалось какое-то смутное сомнение в ее чувствах.

Джефф теперь постоянно ощущал у себя внутри это чувство, безграничную любовь. И постоянно теперь рядом с этим чувством жило еще и другое: сомнение в том, что у Меланкты это все взаправду.

Все это время Джефф был неуверен в себе, и не знал, что и как ему следует делать, чтобы не ошибиться, и чтобы они оба с Меланктой не попали в беду. Теперь ему постоянно казалось, что он должен поглубже закопаться к Меланкте в самую душу, чтобы выяснить, по правде она его любит или нет, и постоянно ему приходилось бить себя по рукам, в ее же присутствии, потому что он теперь постоянно боялся сделать ей больно, очень больно.

Постоянно теперь ему нравилось, если он к ней собрался, а что-то вдруг его отвлекло и задержало. Постоянно теперь ему не хотелось идти к ней и быть с ней, хотя так, чтобы ее совсем рядом не было, никогда-никогда, этого ему совсем не хотелось. Постоянно теперь ему в ее присутствии было не по себе, даже когда они были как прежде, добрыми друзьями. Постоянно теперь, в ее присутствии, он чувствовал, что не может быть с ней по-настоящему честным. А у Джеффа никогда не получалось быть с ней по-настоящему счастливым, если он не ощущал в себе сил высказать напрямую все, что чувствует. Постоянно теперь, и с каждым днем все заметнее, время для него, в ее присутствии, тянулось медленно, и он не знал, чем занять его так, чтобы не поссориться с ней.

И вот как-то раз, поздно вечером, он должен был к ней пойти. Он тянул время, как мог, прежде чем пойти к ней. Он боялся в глубине души, что сегодня он наверняка сделает ей очень больно. Если он чувствовал, что сегодня они могут поссориться, идти к ней ему не хотелось никогда.

Когда Джефф вошел, Меланкта сидела, и вид у нее был злющий-презлющий. Джефф снял пальто и шляпу и сел поближе к огню рядом с ней.

— Если бы ты еще чуть-чуть задержался, Джефф Кэмпбелл, я бы тебя просто на порог не пустила, и даже словом бы с тобой не перемолвилась, пока бы ты не извинился, по-настоящему, да вот хоть на колени бы встал.

— Ты хочешь, чтобы я извинился, Меланкта? — рассмеялся Джефф, и как-то не очень по-хорошему он рассмеялся. — Ты хочешь, чтобы я извинился перед тобой, Меланкта? Ну, человек я в этом смысле не гордый, Меланкта, я ведь могу и извиниться, я даже с удовольствием, единственное, что никакого удовольствия мне не доставляет, Меланкта, так это когда тебе со мной плохо.

— Такие вещи легко говорить, Джефф. Но только гордости в тебе и в самом деле отродясь никакой не было, и смелости я тоже в тебе не замечала.

— Ничего не могу тебе сказать на этот счет. Если мне есть, что тебе сказать, и даже если это вещи не слишком приятные, то смелости мне хватает, чтобы говорить тебе их прямо в лицо.

— Ну да, Джефф, как же, как же, знаю-знаю, прямо в лицо. Но только я говорю о настоящей смелости, когда ты ходишь там, где хочешь, и тебе плевать, что будет, и ты крутой, ты всегда на высоте, в какую бы передрягу не попал. Вот что для меня значит смелость, Джефф, если хочешь знать.