Три жизни

— Ой, Джефф, ну что такое, что ты так мрачно на меня смотришь? Брось, Джефф, я же ничего такого не имела в виду, когда все это говорила. Ну, под тем, что я тебе, Джефф, тут всякого такого наговорила. Я просто думала вслух о том, как оно вообще всегда со мной бывает, и все, Джефф, и больше ничего.

Джефф Кэмпбелл был тих и мрачен и ничего ей не ответил.

— Джефф, ну что такое, между прочим, мог бы и пожалеть меня хотя бы немножко, у меня сегодня голова просто на части разламывается, и я так устала, и столько всего сегодня переделала, и вечно все на меня просто сплошняком сыпется, и живи вот так одна, и никто никогда тебе не поможет. Между прочим, мог бы и пожалеть меня сегодня, Джефф, вместо того, чтобы злиться из-за каждого пустяка, который у меня с языка сорвался.

— А я никогда и не думал злиться на тебя, Меланкта, просто из-за того, что ты что-то эдакое мне сказала. Вот только сдается мне, что на этот раз сказала ты правду и что именно так ты и думаешь.

— Но ты же сам все время говоришь, Джефф, что ты недостаточно любишь меня и никак не научишься как следует меня понимать.

— Именно так я и говорю, и говорю от души, потому что чувствую, что это правда, Меланкта, и я имею право так говорить, как имею право быть сильным и чувствовать в себе эту силу, чтобы всегда быть уверенным в том, что я могу самому себе доверять, но у тебя, Меланкта, нет права ничего такого чувствовать. Потому что, как только ты это почувствуешь, Меланкта, на нашей с тобой любви можно смело ставить крест. Потому что, если дело до такого дойдет, я этого просто не вынесу.

Потом они еще долго сидели у очага, очень тихо, и не было нежности в этой тишине, и ни разу они даже не взглянули друг на друга. Меланкта все время шевелилась и дергалась и от этого только еще сильнее нервничала. Джефф сидел тяжело и неподвижно, и вид у него был очень угрюмый, очень мрачный и очень серьезный.

— О, господи, да что бы тебе просто не взять и не забыть про эту глупость, которую я сморозила, а, Джефф? Ну, я же так устала, и еще голова, и вообще все на свете.

Джефф вздрогнул.

— Ладно, Меланкта, не переживай ты так из-за этого и не мучайся, — и Джефф переступил через себя и снова стал по отношению к Меланкте — добрый доктор: как только почувствовал, что у нее от всего этого действительно расходится головная боль. — Будет тебе, Меланкта, хорошая ты моя, ну все, все, успокойся, хорошо? Давай-ка ты лучше ложись и полежи немного, милая ты моя, а я посижу тут у огня и почитаю, и просто буду рядом на случай, если тебе что-нибудь понадобится, а ты отдыхай.

И Джефф снова стал с ней — добрый доктор, и был с ней очень мил и нежен, и Меланкта была совершенно счастлива оттого, что он с ней рядом и помогает ей, а потом Меланкта ненадолго уснула, а Джефф сидел с ней рядом, пока не понял, что она действительно уснула, а потом вернулся к очагу и сел у огня.

Тут Джефф попытался снова начать думать как раньше, и ничего у него не получилось с думаньем, и чувства у него были сплошь такие неприятные, дурные и тяжкие, и все непонятно, сколько голову не труди, сколько зря не думай. А потом он передернул плечами и взял книгу, чтобы не думать, чтобы отвязаться от мыслей, и вскоре ушел в нее с головой, и на какое-то время напрочь забыл о том, что все вокруг непонятно и смутно и ничего не разберешь.

И Джефф на какое-то время с головой ушел в книгу, а Меланкта спала. А потом она проснулась, на вскрике.

— О, господи, Джефф, а мне показалось, что ты ушел, навсегда. О, господи, Джефф, только не уходи от меня. О, господи, Джефф, прошу тебя, очень тебя прошу, будь со мной поласковей.

С этих пор на душе у Джеффа Кэмпбелла постоянно лежал тяжкий груз, и он никак не мог от этого ощущения избавиться и почувствовать хоть какое-то облегчение. Он постоянно пытался от него избавиться и постоянно пытался сделать так, чтобы Меланкта этого не заметила, когда был с ней рядом, но ощущение это все равно никуда не девалось. Теперь вид у Джеффа Кэмпбелла всегда был очень серьезный, угрюмый и мрачный, и он подолгу сидел у Меланкты молча и почти не шевелясь.

— Ты ведь так меня и не простил за то, что я тебе тогда сказала, ведь правда, Джефф? — как-то раз после долгого молчания спросила его Меланкта, однажды вечером, когда он пришел к ней и долго сидел молча.

— Дело не в том, простил я тебя или не простил, Меланкта, дело совсем в другом. Меня заботит только то, что ты на самом деле чувствуешь ко мне, только это меня и заботит. И знаешь, ничего в тебе такого с тех пор не изменилось, что заставило бы меня подумать, что в тот раз ты говорила не от души насчет того, что я недостаточно хорош для того чтобы ты уважала, а тем более — любила меня.