"Три звезды" для стюардессы

И сам он, странный и, наверно, для кого-то страшноватый мужчина, был лекарством.

Антидепрессантом. Который вызывает привыкание.

Я легко отпустила его тогда. Легко попрощалась, ничего не ожидая. Ничего не спрашивая.

И не удивляясь. Когда он встретил меня с рейса.

С тех пор прошло семь лет.

Наши отношения сложно было назвать нормальными.

Наверно, для кого-то они вообще были бы… Странными. Неправильными.

Но мы с Виктором, так звали моего случайного, ставшего постоянным, мужчину, уже были не в том возрасте, чтоб оглядываться на кого-либо.

Мои тридцать шесть плавно и как-то незаметно перетекли в сорок три.

И, несмотря на то, что лично я не видела даже визуальных изменений в своем физическом состоянии и внешности, сегодня руководство настойчиво намекнуло, что пенсия не за горами. И пора бы мне…

Пора.

Возможно, именно поэтому я и стою так долго сейчас перед зеркалом, придирчиво рассматривая себя.

Потом выхожу в комнату.

Виктор спит на животе, вольно раскинув руки. На спине у него, прямо между лопаток, еще одна звезда.

Я знаю, что именно из-за этих трех звезд, двоих на плечах, под ключицами, и одной на спине , его и прозвали «Три звезды». Причем, узнала я это не от него, а от его бессменного водителя, а по совместительству приятеля, Васи. Больше я никого из его окружения не знаю, хотя видела не раз.

Он непростой человек, Витя «Три звезды». Но не для меня.

Сажусь на кровати, провожу пальцами по спине. Сухой, жилистой, даже во сне напряженной и жесткой.

Он не производит впечатления сильного физически человека. В нем нет массивности культуристов, нет обманчивой медлительности бойцов.

Но он – очень сильный. Очень. Меня на руки поднимает с легкостью. И носит.

А во мне, на минуточку, пятьдесят пять килограмм. Не пушинка…

Сильный и выносливый.

Наши постельные марафоны не каждый молодой мужик смог бы повторить. Не то, чтоб я сравниваю.

Наоборот, с появлением в моей жизни Вити «Три звезды» в голову не приходит смотреть на сторону.

Нет времени и возможности.

Даже бывший муж, еще семь лет назад, уже после моего тесного общения с Витей, по-хозяйски положивший руку мне на попу в вестибюле гостиницы, где мы жили между рейсами, получил жесткий отпор. И больше не пробовал.

Пальцы добираются до острых лучей звезды между лопаток. Я знаю, когда он ее наколол. В отличие от тех, кто на груди.

Эта звезда – афганское наследие. Память о том восемнадцатилетнем парне, попавшем в жернова никому не нужной войны. Память об утраченных иллюзиях. О спасении от смерти. О неслучившейся жизни.

Потому что тот парень мечтал поступить в физтех. Не поступил с первого раза, пошел служить.

А, когда вернулся…

Все уже было по-другому.

А он сам, с трудом получив ветеранские корочки, оказался никому не нужен.

Витя рассказывал, как постоял над могилой матери… И пошел, куда глаза глядят. И пришел туда, где приютили, где сказали доброе слово.

Да так там и остался.

Я плакала, когда слушала.

А он… Он просто обнял, бормоча что-то про глупости и про то, что больше рассказывать не будет ничего, потому что некоторое глупые лисички плачут.

А я все не могла остановиться, не могла. Представляла себе его, молодого и уже столько повидавшего…

И так жалко его было. Так жалко! Не этого, сегодняшнего, сделавшего себя таким, что и жалеть-то не получалось.

Нет, того мальчика. Одинокого и никому не нужного.

Я плакала до тех пор, пока Вите, наконец, не надоело, и он не начал меня утешать самым проверенным, самым правильным способом из всех возможных.

На этом, собственно, экскурс в историю завершился, и больше он ни о чем особенно не рассказывал.

- Ну чего ты застыла там, лисичка, - бормочет он неожиданно, когда я замираю пальцами на одном из острых концов звезды, - продолжай. Мне нравится.

Я забираюсь ему на спину и начинаю разминать затекшие мышцы. Так, как ему нравится, как он любит.

Он кряхтит довольно.

Потом нашаривает меня рукой и стаскивает с себя, опрокидывая на спину.

И наваливаясь сверху.

- Лисичка, ты чего там так долго сидела в ванной?

Он мурлычет, мягко тискает. Пока еще мягко. Я знаю, как обманчивы его вроде бы пустяшные прикосновения. Как быстро они могут перестать быть пустяшными.

- Да так… - я смеюсь, отвожу взгляд, а потом неожиданно признаюсь, - мне сегодня руководство прозрачно намекнуло, что на пенсию пора. На землю. – Дополнение получается неожиданно с дрожью обиды.

Он замирает. Всматривается в мое лицо внимательно.

- Эй… Ты чего? Расстроилась?

- А ты как думаешь? Я практически двадцать лет в небе. Это мечта моя. А тут… И ладно бы причина была бы серьезная, а то из-за возраста… Обидно.

- Да, - задумчиво говорит он, - обидно. А может… Ну его? А? Хватит? На земле тоже море дел. Поженимся…

Я только выдыхаю досадливо. Ну вот как он не понимает? Как не понимает?

Хотя… Натолкнувшись на его прямой острый взгляд, осознаю, что все он понимает. Все. Просто переключает. На себя. Пусть даже через невольную злость.

Знает же, что я все время досадую, когда предлагает узаконить наши отношения. Не то, чтоб я противница браков… Но… Я там уже была. И больше не особенно хочу. Штамп мне не нужен. А ему зачем-то нужен.