Триада

Комнату они покинули вместе. Дрюнина бабушка, смотревшая телевизор, лукаво глянула на них и картаво проворковала:

– Сек’гетники! Музыку включили… О невестах небось сек’гетничали?

– Какие невесты?! – наигранно возмутился Дрюня. – Мы, бабушка, медляк танцевали.

Он загоготал, рассмеялась и бабушка, а Солев чуть было не сплюнул, но понял, что некуда, и сглотнул.

– Нужно срочно реабилитироваться, – усмешливо произнес Миша и шагнул к телефону.

Дрюня с бабушкой деликатнейшим образом уставились в телевизор.

– Добрый день. Свету можно? – сказал Миша в телефонную трубку, затем помолчал, поглаживая витой провод, улыбнулся и вторично поздоровался. – Привет, Свет. Это я… Я тебе дам – «кто я». Пошутила она… Ладно. Чем занимаешься? А еще чем? Даже?! Ну ты, Свет, даешь. Хозяйственная ты моя… И что – прямо весь день так? Всё-таки нет? А то я уж испугался… Да, вроде того… А что я – я ничего. У Дрюни сижу… Дрюнь, тебе привет от Светы… Ладно… И тебе, Свет, тоже… Да. Я что звоню – у тебя какие планы на вечер? Никаких? Нет, у меня предложений нет, в том-то и дело. Сегодня ничего не получится… Да так – в тесной мужской компании будем предаваться распущенности нравов… И ничего смешного – в покер поиграем, побеседуем на литературные темы… На литературные. Так что извини. А завтра обязательно что-нибудь придумаем… Торжественно обещаю – придумаем. Сходим куда-нибудь… Ну, это завтра решим… Ладно, успехов тебе в хозяйственных делах. Я, может, сегодня еще разок позвоню. Пока.

Парень улыбнулся и бережно положил трубку. В телевизоре, словно в кубической кастрюле с прозрачной стенкой, бурлили латиноамериканские страсти. «Помои!» – едко охарактеризовал Миша, глянув на телевизор.

Солев распрощался с Дрюней и некоторое время бесцельно бродил по улицам, магазинам и глухим дворам: он любил броуновское движение. Затем вернулся домой, пообедал, посмотрел телевизор, проиграл Виктору Семеновичу партию в шахматы и ушел, оставив телефон Серени. Перед ужином Софья Петровна вызвонила Мишу, тот сказал, что задержится, и не к месту рассмеялся. «Весело у вас там», – заметила мама, а сын объясняюще выдохнул: «Анекдоты». Домой Миша пришел с рубиновым леденцом во рту и с жутким аппетитом.

Глава четвертая

За стенкой – веселье. За окнами – город.

А в комнате – тесно. И я здесь – один.

Представим: я в келье, и те разговоры,

И тосты, и песни – лишь прелести дым,

Искус, наважденье в тиши монастырской.

На деле за стенкой молчальник живет;

У Бога прощенья он просит настырно,

Стоит на коленках, просвирки жует.

И город пусть будет подальше от кельи —

Продвинем его монастырской стеной…

Всё стихло. И я восклицаю в веселье:

«Кто против меня, если Бог мой со мной?!

Гена Валерьев лежал в постели до тех пор, пока стихотворение окончательно не оформилось, а затем вскочил, восторженно перекрестился, резко дерганул в сторону тяжелую желтую штору так, что крайняя петля оборвалась, и ликующе поклонился ослепительному солнечному оку. И никакого язычества: солнце всходит на востоке.

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! – торопливо проговорил Гена, крестясь и кланяясь на икону Спасителя, после чего сел за стол и записал стихотворение. В первые мгновения кожаное сиденье стула приятно холодило ляжки, потом нагрелось и стало неудобным, а серебряный крестик на тонкой цепочке тихонько покачивался то к чахлой безволосой груди, то от нее.

На обратной стороне крестика было написано: «Спаси и сохрани».

Перечитав стихотворение, юноша вспомнил случай, на котором оно основано, и подумал, что не зря он тогда молился и плакал. «А назовем мы тебя «Виртуальный монастырь»!» – решил он и с улыбкой написал заглавие, после чего легко поднялся, оделся и с особенным пронизывающим чувством прочел утренние молитвы. Чувство это в последнее время приходило реже, чем раньше, но в дни, когда Гене писалось, было всегда, из чего он заключал, что вдохновение и молитвенный настрой родственны.

Отмолившись, Валерьев пошел к маме. Она лежала на разложенном диване под махровой простыней китайского производства и, увидев сына, смачно потянулась.

– Привет, – сказал Гена, ответно зевая. – Что не встаешь?

– Надо же человеку хоть в выходные отдохнуть.

– Отдыхай, отдыхай, от-ды-хай… – он чуть помедлил и нарочито небрежным тоном известил: – А я стихотворение написал. Слушай…

Когда он закончил и вопросительно посмотрел на Тамару Ивановну, та неуверенно произнесла:

– Ну, ничего…

– Что ничего?

– Нормально, – и более убедительным тоном: – Нормально.