Нельзя не привести здесь эти толкования Ареопагита, которые значимы не только для понимания символического смысла антропоморфных изображений ангелов, но и в еще большей мере для выявления своеобразной эстетизации крупнейшим византийским мыслителем образа самого человека.
Зрительные способности человека «выражают чистейшую устремленность ввысь, к божественным светам и еще нежное, мягкое, беспрепятственное, быстрое, чистое и бесстрастно открытое приятие божественных озарений;
различительные силы обоняния означают восприимчивость, в меру возможного, к превышающему разум распространению благоухания и способность искусно различать не таковое и полностью его избегать;
силы слуха — причастность к богоначальному вдохновению и разумное приятие его;
а вкусовые— насыщение духовной пищей и приятие божественных питающих потоков;
осязательные же — способность четко распознавать подходящее и наносящее вред;
веки и брови — хранение богосозерцательных размышлений;
цветущий и юный возраст есть образ вечно цветущей жизненной силы;
зубы означают способность разделять то питающее их совершенство, которое им дается (ибо каждая разумная сущность даруемое ей от высшей божественной сущности единое разумение промыслительной силой разделяет и множит для соответственного возведения меньшей сущности);
плечи же, локти и, опять-таки, руки — творческое, энергичное и деятельное начало;
а сердце есть символ богоподобной жизни, свою жизненную силу на управляемое Промыслом благодатно рассеивающей;
грудь, в свою очередь, являет неутомимость и способность охранять присущее словно бы находящемуся в ней сердцу распространение жизни;
хребет же — то, что содержит в себе все животворные силы;
ноги — подвижность, скорость и способность к вечному стремительному движению к божественному. Потому богословие и изобразило ноги святыхумов окрыленными. Ибо крыло указывает на возносящую ввысь быстроту, близость к небу, направленность их пути к вершине и, благодаря устремлению вверх, удаленность от всего книзу тяготеющего, а легкость крыл — на полное отсутствие приземленности и всецело чистое и ничем не отягченное восхождение к высоте;
нагота же и необутость означают вольность, легкость, необремененность и свободу от всякого внешнего прибавления и уподобление, в меру возможного, божественной простоте».
Далее Ареопагит разъясняет символику множества одежд, предметов, веществ, которые встречаются в описаниях ангелов и других небесных сил в Библии, дает, как он пишет, для каждого вида «мистическое толкование (anagogiken anakatharsin — дословно: анагогическое очищение) запечатленных образов». Интересны его символические «очищения» (т. е. освобождения от видимой формы архетипических смыслов) известных образов животных, встречающихся в видении пророка Иезекииля (так называемый тетраморф — Иез. 1.10) и в других местах Писания. 0 лике человека уже было сказано выше, а здесь образы льва, тельца, орла, ставшие в христианской традиции символами евангелистов и в таком виде широко вошедшие в христианское искусство.
«Образ льва, надо полагать, раскрывает их (небесных чинов. —
образ тельца — силу и цветущую мощь, расширяющую борозды ума для принятия небесных плодородных дождей, а рога — способность защищать и непобедимость;
орла — царственность, высоту парения и скорость полета и зоркость, бдительность, проворство и искусность при добывании придающей силы пищи и способность, устремив могучие взоры ввысь, к обильному, пресветлому лучу богоначального солнечного света, взирать прямо, неколебимо и неуклонно».
К этому можно еще добавить и выразительное толкование образа коня, часто встречающегося в Писании при изложении тех или иных видений ангельских сил и небесных явлений: «а образ коней означает послушание и повиновение, белых — ясность и особую родственность божественному свету, вороных — сокровенность, рыжих — огненность и дерзновенность, а пегих черно-белой масти — ту переходную силу, которой связываются крайности и ради обращения, либо опеки соединяются высшие с низшими и низшие с высшими».