Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Впрочем, именно в «Бездне» с особой остротой проявился, на мой взгляд, эстетический антиномизм Гюисманса, противопоставляющий неприемлемому для него реализму и натурализму творчество Достоевского как воплощение спиритуалистического натурализма. Устами своего героя Дюрталя он усматривает его приметы в европейской живописи, особенно на религиозные сюжеты, где от лиц и фигур «даже некрасивых, но в своей совокупности мощно волнующих душу», веет как острым страданием, так и небесными радостями: «Точно освобожденная или, наоборот, сдавленная материя преобразовывалась, точно открывался просвет во внечувственное, в бесконечные дали». Апофеозом такого преображения видится Дюрталю «Распятие» Маттиаса Грюневальда из Кассельского музея, ставшее для него откровением. Физиологизм в изображении страданий Христа на кресте не препятствует выявлению его небесной, высшей сущности: «Конечно, никогда еще натурализм не брался за такие сюжеты, никогда художник не терзал божественного тела, не окунал так грубо свою кисть в гной и кровавые трещины ран. Это преувеличенно и ужасно. Грюневальд был самым исступленным из реалистов; но вглядитесь в этого Искупителя из притона, в этого Бога из мертвецкой — и все меняется. Лучи исходят из чела, покрытого язвами… <…> Здесь Грюневальд оказался неистовым идеалистом. Никогда еще художник не одушевлял с такой силой материю, не делал такого решительного шага от высот духовной жизни к беспредельным небесным путям. <…> — Мда, — сказал себе Дюрталь, очнувшись от задумчивости, — если я буду последователен, я приду к средневековому католицизму, к мистическому реализму; ну уж нет… — и все же это так».

Эти слова оказались пророческими в отношении духовной эволюции самого Гюисманса, искавшего и нашедшего пути к католицизму. Его религиозные искания проникновенно описаны в романе «В пути». Словами все того же Дюрталя в нем раскрывается торжественная красота храмов Сен-Сюльпис и Сен-Северин: «Наконец, к религии Дюрталя привело еще искусство. Искусство сильнее даже, чем пресыщение жизнью, явилось тем непреодолимым магнитом, который привел его к Богу».

«Искусство, как любимая женщина, должно быть недоступно, как недостижимый идеал; ведь только в нем, да в молитве, душа чисто проявляет себя», — так рассуждает Дюрталь, и эту позицию разделяет другой герой Гюисманса, Дез Эссент из «Наоборот». Да, Виктор Васильевич, Вы совершенно точно заметили, что он воплощает собой квинтэссенцию эстетизма — как апофеоза искусственности, добавила бы я. Эстетическое кредо Дез Эссента — замена «нестройной, ограниченной» природы искусством, которое призвано поставить на ней свой штемпель.

Дез Эссент — эксцентричный денди, одевающийся à lа Пеладан в белые бархатные костюмы, в златотканые жилеты, прикалывающий вместо галстука к низко вырезанному вороту сорочки букет пармских фиалок (хотя сам Гюисманс отзывается о Жозефене Пеладане крайне неодобрительно, называя его горе-магом, паяцем с Юга). Любовь Дез Эссента к прекрасному неотделима от стремления к искусственности и эксцентричности, которое сам он объясняет устремленностью «к идеалу, к неведомому миру, к далекому блаженству», полагая, что искусственность — отличительный признак человеческого гения, способного заменить грезой о действительности саму действительность. Он мог бы сказать о себе словами Арбенина из лермонтовского «Маскарада» — «я всё изведал». Пройдя через множество жизненных искусов и смертельно утомившись от них, Дез Эссент методично создает ту самую «пристань» — собственный автономный мир, непроницаемый для внешних воздействий. В купленном им доме на окраине Парижа он обретает долгожданное одиночество в окружении изысканных тканей, редких книг и картин, тонких ароматов. Его вкус услаждает «орган для рта» — собрание бочонков с ликерами, водкой, джином, виски и множеством других напитков; примечательно, что они помечены надписями «флейта», «волторна», «целеста»: хозяин дома отпивает по глотку то тут, то там, разыгрывая «внутренние симфонии», вызывая вкусовые ощущения, «аналогичные тем, какие музыка доставляет слуху»[95] (сухой кюрасо соответствует в его синестетическом восприятии кларнету, кюммель — гобою, анисовая водка — флейте и т. п.). В том же синестезийном духе Дез Эссент обостренно воспринимает не только «вкус музыки», но и «звучание ароматов», их прихотливые аккорды. Он любит и ценит духи в качестве искусства ароматов, довершающего начальный запах природы. Он и сам выступает в качестве парфюмера, создавая невиданные обонятельные букеты, и больше всего его привлекает здесь «сторона искусственной точности» (похоже, Жан-Батист Гренуй из «Парфюмера» П. Зюскинда его верный последователь). Многие страницы «Наоборот» посвящены подробнейшему, и сугубо эстетскому, описанию драгоценных камней и самоцветов, не говоря уже об экзотических цветах, которые Дез Эссент приобретает в огромных количествах.