Триарии

Казалось, человек не в силах кричать еще громче, но диакон Афанасий проревел во всю мощь горла, устрашающим гласом:

- Мы умрем, но за нами придут те, кто совершит возмездие! Проклинаю вас, нелюди! Проклинаю!!!

В это мгновение Зимников понял, что означала двойная серия сигнальных ракет. Он резко развернулся и выпрямился, готовый отдать приказ, который уже никому не было суждено услышать.

Ночь превратилась в день. Ослепительный белый свет затопил мир, выжег тьму, истребил даже самые мелкие тени. Все вокруг стало светом, немыслимо ярким, обжигающим. Убийственным. За светом пришел шум – чудовищный, одновременно низкий и в то же время пронзительно-свистящий рев. Грохот ударной волны, расходящейся, как круги на воде. Но его полковник уже не услышал.

* * *

- Вспышка! - закричали снаружи одновременно несколько голосов.

И верно, даже сквозь брезентовую крышу палатки было видно разгорающееся вдали свечение.

- Работаем, не отвлекаемся! - рыкнул Александр, в первую очередь, на самого себя. – Все важное для нас - в операционном поле. Текущие операции заканчиваем, новых пока не берем.

Спустя некоторое время все врачи, кроме дежурных, внимательно смотрели на старшего и ждали... Откровения? Чуда? Ну, что ж, будем творить чудеса из подручных средств. Начать с того, что не допустить паники.

- Но и от горестей нам богами ниспослано средство, доблесть могучая, друг - вот этот божеский дар, - нараспев проговорил Поволоцкий и сразу спросил. - Кто помнит, откуда это?

- Архилох..., - неуверенно произнес один из молодых врачей, - В переводе Вересаева... Но... к чему это?

- Итак, кто скажет, к чему? Наставление все читали?

- Взрыв произошел примерно двадцать минут назад, - голос юноши звучал уже увереннее, - значит, осадки до нас донесет через сорок минут - час. В это время мы в безопасности.

- Отлично, и что мы должны делать?

- Развернуть пост радиационного контроля... подготовить всех транспортабельных к эвакуации... по выпадению осадков - укрыться...

- Ну, практически, зачет.

Напряжение разразилось смехом. Нервным, пронизанным истерическими нотками, но все же смехом.

- В журнал записали? Очень хорошо. Развертываем павильоны, остальное - по наставлению. Секретам занять позиции, команде выздоравливающих - быть в готовности отражать атаку. Когда пойдут осадки — дежурить на сортировке по полчаса, секреты снять, выставить обратно по моему распоряжению. И помните, мы - гвардия, а гвардия не бежит.

* * *

Терентьев всматривался в лица шоферов и с бессильной тоской понимал, что здесь он беспомощен. Первая смута на дороге была стихийной, истеричной и потому ее удалось быстро подавить. Сейчас же дело обстояло совершенно по-иному. Автополк встал весь, целиком, десятки машин всевозможных классов протянулись вдоль трассы, перемежаемые зенитными самоходами, ремонтной техникой и колесными бульдозерами. На обочине с большими интервалами чернели обгоревшие остовы тяжеловозов. Дорожное полотно определенно знавало лучшие времена, теперь же оно зияло трещинами и выбоинами, выкрошенными кусками асфальта. Кое-где матово-серый асфальт почернел, опаленный пролитым и подожженным топливом, а так же зажигательными бомбами. Опалины перемежались пятнами гравийных заплаток, поставленных на месте воронок от снарядов.

- Мы не поедем дальше, - с угрюмой решительностью сказал невысокий, коренастый мужик в заплатанном противохимическом комбинезоне – командир полка. Он был без перчаток, и Иван заметил, что руки говорившего почти черные от глубоко въевшегося масла.

Ночь все еще не закончилась, но темнота нерешительно уступала место свету, но не солнцу, не первым утренним лучам. Этот свет был сотворен человеком. На севере широкая полоса неба вдоль горизонта сверкала огненными вспышками – невидимые тучи отражали отсвет пока еще невидимого яростного боя – взрывы и огонь. Танкисты продолжали сражаться и ночью, с неослабевающим ожесточением. Время от времени в небе слышался хорошо знакомый визг реактивных двигателей, похожий на тысячекратно усиленный скрип разрываемой бумаги. В направлении самолета тянулись огненные хвосты зенитных ракет, перемежаемых нитями трассирующих очередей, похожих на пригоршни мелких углей. Иногда сбивали, чаще – нет.

- Не поедем, - глухо отозвались повылезавшие из кабин шоферы и механики. Их голоса звучали словно рокот моря – без особой угрозы, без надрыва, но со стихийной неумолимостью.

Иван стиснул зубы, до скрипа, до крошащейся эмали. Въевшиеся в плоть и кровь привычки советского человека подвели его. Терентьев поневоле спроецировал на свое детище – дорожные войска – опыт Великой Отечественной. И совершенно не подумал, что мобилизованные по чрезвычайному призыву тыловики Империи – не шоферы ленинградской Дороги Жизни. Это люди, выхваченные из мирной жизни, брошенные в чистилище, откуда уже видны адские врата. И им очень страшно, а выучки и воинской солидарности пока еще не хватает, чтобы давить животный ужас волевым усилием.