Трибунал для судьи

– Номер триста пятьдесят пять. Это один из самых дорогих номеров, – сообщил он, найдя нужную запись. – Мы его бережем для самых состоятельных клиентов.

– Но она уехала, – неожиданно сказала девушка в короткой юбке.

– Куда уехала? – глупо спросил я. Кто сообщает портье или администратору о своих намерениях? Тем более, если это клиент из «триста пятьдесят пятого» номера? Как всегда, выручил Пащенко, переориентировав внимание служащих с пространства на время – «когда уехала?».

– За полчаса до вашего прихода.

– Запасной ключ от номера! – Пащенко протянул руку.

Администратор замялся:

– Понимаете, мы не можем, репутация…

Пащенко взял его за руку и стал вытягивать из-за стойки.

– Пожалуйста. – Сорокалетний блондин уже протягивал ключ с огромной деревянной грушей на кольце.

Уходя к лестнице, я услышал в спину:

– Боже, как грубо…

Номер двухкомнатный. Если бы я жил в такой квартире, то не стал бы делать ремонт лет пять, чтобы вдоволь насладиться красотой и богатством убранства. Но рассматривать гобелены и мраморные колонны у нас не было времени. Все внимание на пластиковый чемодан и записную книжку, лежащую у телефона.

Да простит нас Виолетта. Не корысти ради мы перебираем ее трусики и блузки, а ради спасения ее же жизни. Складная вешалка для одежды, роман на немецком языке, вещи, вещи, вещи… Толстый кожаный кошелек. Пащенко раскрыл его и присвистнул. В нем покоились две банковских упаковки стодолларовых банкнот. «Лопатник» опять полетел в чемодан.

– Ничего…

Я поднял записную книжку. Все записи велись на немецком языке. Даже под номером мобильного телефона Гурона значилось – «Gurov Vadim». Одна из последних страниц блокнота была безжалостно вырвана. Я поднес книжку к окну, наклонив страницу к свету. На следующей странице продавливалась запись. Очевидно, она была сделана совсем недавно. И, скорее всего, вот этим карандашом, что лежит рядом с телефоном.

Очень простая операция по извлечению данных с чистой страницы. Я поставил карандаш под углом и стал быстро и легко водить им по листку. Когда лист из белого превратился в серый, в середине появился текст на русском языке. Очевидно, в спешке Виолетта лучше писала и соображала на русском, нежели на родном языке. А может, умела легко переключаться в зависимости от страны пребывания. Однако хреновый из нее частный сыщик. Разве нормальный человек оставит в номере двадцать тысяч долларов наличными и записную книжку со всеми своими связями?

«Ул. Ме…ная, 23, кв…2. 14.00».

– Расшифровывай! – Я кинул книжку прокурору. – У меня голова разламывается…

Тот не думал и трех секунд.

– А что тут расшифровывать? Это же не германская «Энигма». «Улица Мебельная, дом двадцать три, хата… Ты, случайно, не знаешь, сколько квартир в этом доме?

Нет. Я даже не знал, где эта улица находится.

Но это знал Пермяков. В тридцать пятом доме по этой улице проживали родители его жены. Через двадцать минут, потратив пять из них на заправку, мы подъехали к искомому дому. Воистину Гуров имел такое количество явочных квартир, что мог скрываться, меняя их ежедневно, до старости!

– Который час? – Вадим копался в бардачке, разыскивая фонарик.

До времени, указанного в записной книжке Штефаниц, оставалось тридцать пять минут. Скорее всего, в адресе сейчас нет ни встречающей стороны, ни прибывающей. Дом был двухподъездный и имел три этажа. Таким образом, номер квартиры мог быть либо вторым, либо – двенадцатым. Или первый подъезд, первый этаж, или второй подъезд, третий этаж. В любом случае весь двор был как на ладони. Автомобильная стоянка пуста, в окнах предполагаемых квартир никто не «отсвечивает». Всегда лучше догонять, чем ждать. Под урчание двигателя и теплый воздух, нагнетаемый из печки, я стал советь. Ничего, выйду из машины – разотру лицо снегом. А сейчас наслаждайся истомой, пользуйся случаем…

После того, как Ступицын не появился на работе в течение вчерашнего дня и сегодняшнего, стало ясно, что возвращаться на нее он не собирается. Никто в отделе не знал о его местонахождении, тревожить подчиненных и начальников звонками в ГУВД он, вероятно, стеснялся. Ступицын, как и Гурон, сейчас идут ва-банк. Или пан, или пропал. Тот случай, когда терять уже нечего, а перспективы еще маячат. Виолетта их последняя надежда. Если не удастся сыграть от пса, они сыграют от нее. Бросить бы ее здесь, дуру, за непослушание! Нет, потом всю жизнь расстраиваться буду. Подождем.

Сухие и горячие потоки воздуха меня доконали. Глаза слипались, словно на ресницах был клей. Сначала я решил на секунду закрыть глаза, чтобы снять напряжение. Раскрыв, понял, что стало еще тяжелее…

Когда я их раскрыл во второй раз, то понял, что пробыл в забытьи около минуты.

Бессонные ночи и усталость давили на плечи и затылок. Закрывая и снова открывая глаза, я чувствовал, что взгляд становится все мутнее и мутнее…

Еще через минуту я сломался.

– Антон! Антон!..

Разлепив ресницы и встрепенувшись, я увидел перед собой лицо Пащенко.

– Смотри – это она?