Тридевять земель

Холодное солнце, раздвинув тяжёлые шторы облаков, отстранённо смотрело в грязные окна нотариальной конторы.

– Передать, – подчеркнул Вячеслав.

Такой скорый, а главное, необыкновенный исход их дела не на шутку озадачил Сидельникова с Федюшиным. Поначалу они приписали уступчивость Вячеслава страху, который нагнало на него дознание, однако во время процедуры подписания акта купли-продажи он держался настолько уверенно, спокойно и невозмутимо, что они оба смутно чувствовали здесь нечто иное, им непонятное. Гольянов имел вид человека, совершающего какую-то очень выгодную для себя операцию. Несколько раз в день они говорили по телефону, пытаясь найти подвох, тем более, что Акиньшин сообщил, что никаких действий не предпринимал, так как не получал никаких на этот счёт распоряжений. Ещё сильней поразило их единственное условие, поставленное Вячеславом – он оставлял за собой только ту землю, которая прилегала к усадьбе и к остову Преображенской церкви, что в общей сложности составляло чуть больше двух гектар. Условие они приняли, но Сидельников измучил служащих кадастровой палаты, требуя от них во что бы то ни стало отыскать какой-нибудь подвох. Однако и чиновники только разводили руками: подозрения были напрасны – по всем статям земля была чиста и документы на неё оформлены грамотно.

Юридически процедура передачи законодательством не предусматривалась, поэтому всё равно пришлось составлять стандартный договор купли-продажи. Землю по предложению Вячеслава оценили в один рубль. Межевание провели быстро. До последней минуты Сидельникова терзала мысль, что как-то его обманывают, и когда Вячеслав поставил свою подпись на договоре, Сидельников извлек из бумажника рублевую монету, даже выбрал поновее, и настоял, чтобы Вячеслав принял её на глазах нотариуса и Федюшина. Но Вячеслав и не думал отказываться от рубля. Он взял монету, подержал её на ладони, как бы взвешивая, и опустил в карман джинсов.

Из Сараев Вячеслав поехал сразу в Москву. Он вёл машину и вспоминал, какие деревья растут на его земле. Чувство одиночества, терзавшее его в последние месяцы, уступило место целительному умиротворению. Никого не было вокруг, но теперь им владела неизвестно откуда появившаяся, неизвестно кем навеянная убеждённость, что он не один. Он совершенно не представлял себе, что ему делать с усадьбой, с разрушенной церковью, но отчего-то твёрдо знал, что выход найдётся, как будто кто-то, кто управлял бурей в Боке, обещал ему это.

Он ехал на закат; из-под свинцовой ширмы показалось солнце. Огромным багряным шаром нависало оно над горизонтом по левую руку от трассы. По мере того, как оно опускалось в груду сизых облаков, поджидавших его у земли, оно становилось всё больше и наливалось густой краской, и теперь, казалось, уже собственная тяжесть влекла его вниз.

Вся эта земля, несущаяся за стёклами, была ещё его – распаханная и нераспаханная, возделанная и невозделанная, заросшая костырём, со всеми своими реками, ручьями, зарывшимися в ржавую осоку, с этими голыми перелесками, с поломанной заморозками травой.

И когда он остановился заправить машину и шагал затекшими ногами к кассе, то с усмешкой подумал: "А что? У меня уже два рубля".

Эпилог

Конец августа две тысячи четырнадцатого года выдался неимоверно жарким. Зной калил и без того увядающую землю, и высохшая трава сделалась лысой и скользкой.

Ещё весной Вячеслав с Михаилом ездили на Моршанский деревообрабатывающий комбинат договариваться о материалах для крыши. Среди сложенного штабелями бруса, брёвен, рядов готовых туалетных кабинок бродили вялые, безучастные среднеазиаты, одетые, точно заключённые, в синие рабочие робы. Светленькая, как узбекская лепёшка, девушка проводила клиентов до начальственных дверей.

– Вы одна тут русская? – не удержался Михаил.

Девушка только вздохнула.

– Что у вас тут? – недоумённо спросил Михаил у директора, – пожилого краснолицего человека со старомодной массивной золотой печаткой на пальце. – Резервация какая-то. И у вас так? А мы думали, это только у нас. Местные-то что ж не идут?

– Хм, – отреагировал директор, привставая из-за стола и протягивая им для пожатия руку. – Впечатляет? Сейчас везде так. Я даже курсы обучения ввёл, лишь бы шли. Бесполезно. Зато как в городе объявление вывесят, что охранники в Москву нужны, так целая очередь выстраивается.

– Может, зарплата не устраивает? – предположил Вячеслав.

Директор помотал головой.

– Для наших мест у нас зарплата нормальная. Хотя какая она к чёрту нормальная? А я больше дать не могу. Сколько лет мы уж так живём? – спросил он сам себя. – Лет уж двадцать. Ну, двенадцать тясяч. Ну, хорошо, пятнадцать. Пусть. Много ты на них разъешься? По-божески-то так?

Постепенно от эмоций перешли к делу, посмотрели чертежи, сняли планы.

– Ну что, дать вам талибов-то? – предложил на прощанье директор.

– Да нет, спасибо, – ответил Вячеслав. – Что русскими руками строилось, то ими и восстановится. А то чёрт знает что получается.

– Это да, – согласно склонил голову директор и опять сунул для прощания свою крепкую руку.