Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса

— Простите, но мне придется заняться делами.

— Не беспокойтесь, я подожду.

Достав толстую папку из манильской бумаги, полковник начал перебирать содержавшиеся в ней документы. Какой-то из них его явно заинтересовал. В дверь постучали, и в комнату вошел секретарь, держа под мышкой тоненькую желтую папку, которую он вручил полковнику. Тот, сказав что-то по-турецки, отдал ему рукопись, и секретарь, щелкнув каблуками, удалился. В комнате воцарилось молчание.

Латимер курил и от нечего делать разглядывал полковника. Тот перелистывал бумаги в желтой папке и так углубился в свои мысли, что Латимер не мог не заметить происшедшую в нем перемену: за столом теперь сидел, что-то тщательно обдумывая, специалист, мастер своего дела. Куда подевались все его шуточки и бравада! Глядя на его длинные желтые пальцы, перелистывавшие бумаги, Латимер вспомнил слова Коллинсона о пытках заключенных. Да, конечно, не занятый своими служебными обязанностями полковник мог валять дурака, но теперь это был совершенно другой человек. Он вдруг чем-то напомнил Латимеру старого кота, наблюдающего за маленькой неопытной мышкой. И в этот момент полковник, оторвавшись от бумаг, взглянул на Латимера. Избегая смотреть прямо в глаза, полковник с какой-то непонятной задумчивостью разглядывал его галстук, но у Латимера было такое чувство, будто полковник читает его мысли.

Наконец, оторвавшись от галстука, полковник посмотрел ему в лицо — у Латимера екнуло сердце, будто его поймали за руку, когда он полез к кому-то в карман, — и сказал:

— Я думаю, месье Латимер, вам будет небезынтересно познакомиться с настоящим убийцей.

Глава вторая Досье Димитриоса

Латимер почувствовал, что его лицо заливает краска. Несколько минут назад он с усмешкой профессионала разглядывал полковника, но оказалось, что он всего лишь неопытный любитель. Ему хотелось под землю провалиться.

— Да я бы, — начал он медленно, — не прочь.

— Видите ли, месье Латимер, — криво усмехнувшись, сказал полковник, — убийца в полицейском романе, в отличие от настоящего убийцы, никогда не производит отталкивающего впечатления. И труп, и подозреваемые, и всеведущий детектив — в романе все должно выглядеть художественно. Только вот беда, настоящий убийца не имеет ничего общего с художественностью. Это говорю вам я, тоже в какой-то мере полицейский, — Он похлопал ладонью по лежащей перед ним желтой папке, — Это досье настоящего убийцы. Заведено на него двадцать лет назад. Об одном совершенном им убийстве нам известно доподлинно. Что касается других — нет никакого сомнения, что они были, — но о них мы ничего не знаем. И он не исключение, а самый типичный случай. Это трус и подлец, на счету которого убийства, шпионаж, наркотики. Мало того, он дважды участвовал в подготовке покушений на известных лиц.

— Участие в покушениях! Но ведь это требует определенного мужества, не так ли?

Полковник в ответ на это только невесело рассмеялся.

— Вы очень наивны, мой друг, если решили, что Димитриос сам будет стрелять в выбранную жертву. О нет! Такие, как он, никогда не станут рисковать своей шкурой. Это профессионалы, выполняющие в заговоре роль передаточного механизма. Благодаря им деловые люди — речь идет, конечно, о политиках, которые, преследуя определенную цель, несколько стеснены в средствах, — пользуются в своих целях фанатиками и идеалистами, считающими, что они погибают в борьбе за свои убеждения. Когда раскрыто покушение, самое главное — найти не того, кто стрелял, а того, кто платил. А такие крысы, как Димитриос, не держат язык за зубами — спасая свою шкуру, они быстренько рассказывают, с кем они были связаны. Какое уж тут мужество! — И он опять рассмеялся. — Между прочим, Димитриос оказался умнее многих: он сумел оба раза улизнуть, да так, что мы даже не знаем, как он выглядит — в досье нет его фотографии. Хотя нам-то он хорошо известен, да и не только нам: знают его и София, и Белград, и Париж, и Афины. Наш Димитриос был великий путешественник.

— Можно подумать, что с ним покончено.

— Да, он мертв, — Лицо полковника исказила презрительная усмешка, — Его тело вытащили вместе с сетями рыбаки вчера ночью. Вероятно, он был убит ударом ножа и выброшен в Босфор с какого-нибудь судна. Как известно, дерьмо не тонет.

— Итак, насильственная смерть, — сказал Латимер, — Выходит, справедливость все-таки восторжествовала.

— Вот-вот, — ответил полковник, — я вижу, в вас заговорил писатель. А как же иначе, в полицейском романе все должно иметь, так сказать, причесанный, художественный вид.

Он пододвинул к себе желтую папку и, снова открыв ее, обратился к Латимеру:

— Ну, хорошо, слушайте же, месье Латимер. Не забудьте только потом сказать, есть ли тут что-нибудь художественное. Димитриос Макропулос, — начал он, и, поглядев на Латимера, тотчас остановился, — Так и не удалось установить, подлинная эта фамилия или псевдоним. Большей частью он известен как Димитриос.