Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса

— Так и быть, я расскажу вам, зачем мне нужна эта информация, как мы и договорились. Месяц тому назад я побывал в Стамбуле и случайно познакомился с главой турецкой службы безопасности. Он читал мои книги и даже предложил мне придуманный им сюжет. Между нами возникла дискуссия о реальном преступлении и о преступлении, описанном в детективном романе. Чтобы подкрепить свою точку зрения, он познакомил меня с досье некоего Димитриоса Макропулоса, или — другое имя — Димитриоса Талата. Это негодяй и убийца, каких мало. В Смирне он зарезал человека и устроил все так, что был повешен его сообщник. Он участник нескольких покушений, в том числе и на Стамболийского. Занимался также шпионажем, потом организовал продажу наркотиков в Париже. Как раз накануне разговора с главой службы безопасности тело Димитриоса было обнаружено в водах Босфора. Он был убит ударом ножа в живот. Мне почему-то показалось любопытным посмотреть на труп преступника, и я поехал в морг.

Увидев труп Димитриоса на столе, я возгорел нелепым желанием — быть может, выпил за завтраком лишнее — узнать как можно больше о Димитриосе. «Чем писать о том, как расследуют преступления другие, проведу-ка я расследование сам», — подумал я. Мне казалось, что я смогу дополнить скудный материал досье. Но теперь я могу признаться, что дело было не столько в самом расследовании, сколько в чисто человеческом интересе к этому Димитриосу, мне хочется понять, хочется объяснить его поступки, разобраться в его душе. Ведь наклеить ярлычок далеко не достаточно. Глядя на труп Димитриоса, я подумал, что его биография является хорошей иллюстрацией к процессам распада, происходящим в нашей общественной системе.

Латимер остановился и помолчал.

— Итак, вот мое объяснение, Марукакис! Оно выглядит совершенно неправдоподобно, даже фантастично, но, поверьте, я сказал чистую правду.

Он замолчал и посмотрел на Марукакиса, который что-то разглядывал в чашке с чаем. «Как все глупо, — подумал Латимер, — и насколько правдоподобнее выглядела бы хорошо придуманная ложь».

Марукакис оторвал взгляд от чашки и посмотрел на него.

— Это все, что вы хотели мне сказать? Этим вы объясняете свой интерес к Димитриосу?

— Да, все.

— Ну что ж. Но мне кажется, написав рассказ о том, откуда берутся такие, как Димитриос, вы тем самым сможете объяснить и процессы, совершающиеся в обществе, как вы сами об этом только что упомянули.

— Хоть это предположение и очень лестно, но оно слишком упрощает дело. Простите, но я не могу его принять.

— Мне так показалось, — сказал Марукакис, пожимая плечами.

— Все-таки мне приятно, что вы доверяете мне.

— А почему я должен не доверять вам? Мне кажется, это было бы очень глупо. Что вам известно о пребывании Димитриоса в Болгарии?

— Очень мало. Как я уже говорил, он участник покушения на Стамболийского, но, очевидно, лишь связной, а не тот, кто стрелял. Мне удалось установить, что он разыскивался афинской полицией в ноябре 1922 года по обвинению в грабеже и попытке убийства, но ему удалось скрыться. Он прибыл в Болгарию морем. Софийской полиции известно о его существовании, потому что по запросу турецкой службы безопасности полицейские допрашивали одну женщину, которая знала Димитриоса.

— Если она жива и никуда не уехала, с ней надо будет обязательно побеседовать.

— Да, хорошо бы. Дело в том, что ни в Смирне, ни в Афинах мне не удалось встретиться с теми, кто бы мог видеть Димитриоса живым. Но, к сожалению, я не знаю, как зовут эту женщину.

— Полиция наверняка знает. Если хотите, я наведу справки.

— Мне не хочется быть для вас обузой. Уж если у меня появилось сильное желание ознакомиться с полицейскими протоколами, то зачем я буду ввязывать вас в это дело и отнимать у вас дорогое время.

— Но свое время вы на это все равно потратить не сможете. Во-первых, потому, что не читаете по-болгарски, а во-вторых, потому, что архив полиции для вас практически недоступен. Я — совсем другое дело. Я ведь аккредитованный журналист и имею вполне определенные привилегии, — Марукакис усмехнулся, — Кроме того, — пусть это глупо выглядит, но ваше расследование заинтриговало меня. Вам не кажется, что все гротескное, так сказать, барочное в людских делах почему-то к себе притягивает?

Они остались в ресторане одни. Только официант подремывал, сидя на стуле и положив ноги на стол.

— Ну, пора уходить, — сказал, вздохнув, Марукакис. — Надо разбудить его да заплатить за ужин.

Латимер очень приятно проводил время: побывал в картинной галерее, осмотрел памятник Александру II, пил кофе, гулял и даже взобрался на Витошу, гору, у подножия которой расположена София. В первый вечер был в опере, во второй — в кино, где смотрел немецкий фильм с болгарскими субтитрами. Все это время он старался не вспоминать о Димитриосе, обдумывал свой новый роман, но заметив, что это плохо ему удается, не очень-то расстроился. Письмо Марукакиса полностью вытеснило из его головы мысли о романе. Вот что тот писал (письмо было написано по-французски):

«Дорогой Латимер!