Тридцать дней

— Этот вопрос и для меня сложный, и ответ на него требует времени, — наконец, заговорил водник. — Наше знакомство с тобой началось с того, чем закончились ваши отношения с Торном Айером. Да, я ненавидел тебя, как ненавидят любое зло, уничтожающее жизнь. Твое имя стало нарицательным, и каждое появление означало смерть одного человека или нескольких десятков разом. Правда, я так и не сумел найти закономерности твоих визитов в разные уголки мира. К примеру, мирный городок, где ничего не происходило уже много лет, и вдруг появляется Игнис Сиел и убивает почтенного мага-ученого вместе с его лабораторией, домом, домочадцами и учениками. Столько жизней, а причины нет. Или же лет пятьдесят назад ты уничтожила целое поселение рудокопов. И вновь непонятно. Беспричинное убийство. Пришла одна, привела с собой огненных тварей, они вырезали и спалили поселение, после ушла, и те, кому удалось выжить, уверяли, что вслух тобой не было произнесено ни слова, чтобы указать на причину расправы. В этих поступках не было смысла, и от того они казались еще более дикими. Твое имя стало синонимом Красной немочи, которая беспощадно пожирает больного всего за два дня после того, как он заразился. Непонимание порождает страх, страх оттачивает ненависть, и она передается, как мор, стремительно пожирая умы и души. Да, Ирис, я ненавидел тебя так же, как ненавидели все остальные. — Скай говорил это, глядя мне в глаза. Он был честен, ни единым словом не приукрасив и не смягчив действительности. Я не отвела взгляда, принимая всю тяжесть обвинений. — А потом я увидел тебя. Нет, не в том зале, куда нас притащили после бесславного сражения под стенами Черного замка. Это случилось в Цветочном городе. Ты стояла на помосте. За твоей спиной сидел бледный градосмотритель со своей семьей и служащими. Их страх ощущался даже с того расстояния, на котором стоял я. У позорного столба пороли какого-то бедолагу, сочинявшего забавные стишки на рыжего. Должно быть, Вечный расценил преступление уличного поэта достаточно безобидным, раз его всего лишь пороли, правда, засекли до смерти, но обычный палач. Впрочем, палач остановился раньше, бедолага еще дышал, но твой едва уловимый жест, и плеть засвистела снова. Пожалуй, теперь я могу признаться, что смотрел не на казнь, а на тебя, и думал вовсе не о том, что с удовольствием удавил бы тебя. Я любовался тобой. Любовался и представлял, каково это обладать самой ужасающей женщиной в мире? Прекрасной, как сама жизнь, и пугающей, как неотвратимая смерть. Такой я увидел тебя. Ты стояла неподвижно, словно статуя, вылепленная руками самого искусного скульптора. Ни украшений, ни вычурности в одежде. Даже

волосы твои не были собраны в прическу, как у всех прочих дам. Черные пряди трепал ветер, время от времени бросая тебе в лицо, и когда это случалось, я заворожено смотрел, как небрежно и изящно ты отбрасываешь их снова за спину. Вроде невозможно придумать ничего более безыскусного, чем этот жест, а я переставал дышать каждый раз, когда видел тонкую женскую кисть, поднявшуюся к лицу. Наверное, я был не единственным, кто в тот день желал тебя. А ночь я терзал свою любовницу бесконечно представляя, что овладеваю тобой. Осознание того, что я восхищен своим врагом приводило в бешенство, настолько это казалось противоестественным. Но когда я увидел тебя в той зале… Это было подобно явлению затаенной мечты. Я даже сейчас помню то чувство восторга и любования, захлестнувшие меня, когда ты вошла в двери. Грациозный хищник, сытый, но вечно готовый к нападению. — И я вдруг вспомнила эту эмоцию. Правда, я всё время приписывала ее Вайторису, просто не могла даже представить, что в зале находится еще кто-то, кто может любоваться мной, и тем невероятней оказалось услышать признание Аквея. — Хрупкая, с нежными чертами лица, женственная, холодная, равнодушная, но все равно желанная. Это зверски взбесило, честно. Тогда я готов был убить тебя за свое неуместное желание. А когда ты терзала Эйвила, опьянение, не отпускавшая всё то время, пока ты рассматривала нас, прошло. В то мгновение я увидел перед собой всего лишь убийцу, красивую и бездушную куклу, получавшую наслаждение от чужих страданий. — После этих слов я попыталась вырваться из мягкого капкана пальцев Ская, но он лишь сильней сжал их, не выпустив меня. — Куда ты бежишь? Я еще не закончил.

— Я была той, кем ты видел меня, — глухо произнесла я. — Кукла без души и памяти.