Тридцать лет под землей

По окончании служения весь интерес обратился к пропасти, где только что закончили установку новой лебедки, спроектированной и сконструированной инженером-электриком Квеффелеком, новым человеком в спелеологической среде, где он сразу почувствовал себя дома и с самого же начала воспылал страстью к пропастям и пещерам. Эта лебедка, вызвавшая восхищение знатоков и своей безупречной работой завоевавшая сердца самых малоосведомленных в механике, работала от электрогенератора и была снабжена усовершенствованными приспособлениями. Описывать я их здесь не могу, но упомяну только, что от них сохранилась в памяти великолепная распределительная доска, где между циферблатами и манометрами есть три лампочки — зеленая, белая и красная; загораясь, они служат предупреждением: «Внимание», «Опасно», «Стоп».

Итак, доверив себя Квеффелеку, его помощнику Пьерру Луи, Россини и их машине, надлежащим образом снаряженный, затянутый ремнями нейлонового костюма парашютиста, с головой, защищенной огромной шарообразной каской летчиков-реактивников, я стоял у отверстия пропасти.

Окруженный группой заботливых товарищей, внимательных к малейшей детали снаряжения и к предстоящему маневру, я чувствовал себя пчелиной маткой, окруженной пчелами-работницами. Бидеген надел мне под каску телефонные наушники, Дельтейль поправил и укрепил ларингофон[39], Пьерр Луи закрыл и тщательно завинтил карабин, который теперь будет соединять меня с концом троса, намотанного на барабан лебедки. Было очень жарко, я задыхался в массе одежды и двух комбинезонах, из которых один был водонепроницаемым.

Но это еще было не все: помимо тяжелого рюкзака, Третар и Янссене подвесили к кольцам лямок по матросскому мешку весом 30 килограммов каждый! Под этой нагрузкой я зашатался; в это время Леви сунул мне в руку клочок бумаги:

— Вот список концентрированных продуктов в правом мешке, — пояснил он, — нужно все предвидеть; если случится авария с машиной или произойдет что-нибудь другое и вам придется ждать одному на дне, то у вас будет еды на четыре дня.

Если бы я даже никогда не бывал в таких условиях, если бы я еще не осознал серьезности момента, то последних приготовлений и этого последнего напутствия было бы достаточно, чтобы понять, что, как говорят в Испании, пробил «I’heure de verite» («час истины»).

Но я был подготовлен, а вся сцена живо напоминала прошлогоднюю, когда Марсель Лубен готовился спуститься в пропасть, ставшую его могилой.

В тот день солнце так же метало горячие лучи в известняковую, перегретую чашу преддверия пропасти, где взволнованно суетились все те же верные соратники.

Наверху над нашими головами виднелась приземистая будка лебедки и склонившиеся над механизмом управления фигуры. По скалистому краю выемки выстроились, прижавшись друг к другу, туристы, пастухи, карабинеры, фотографы с аппаратами, кинооператоры и среди них Пьерр Аккос — историограф экспедиции, собиравшийся занести первую запись в «Журнал погружений», в который он намеревался записывать все, что касается спуска в пропасть каждого из нас в отдельности: время погружения и подъема и различные инциденты.

В 1953 г. картина в общем была та же, что и в 1952 г. И в голове невольно мелькнула мысль о тишине и покое уединенных, удаленных от шума мест, где обычно работают спелеологи. Но о пропасти раструбили, и слава привела к тому, что отныне спуск в нее всегда будет происходить перед объективами камер и под скрежет вечных перьев репортеров, иногда по неизвестным причинам наполненных горечью, желчью и даже ядом.

Не помню, чтобы кто-либо произнес что-нибудь достойное репортажа, я лично воздерживаюсь от так называемых исторических фраз. А в тот момент, когда я был готов и начал неуклюже опускаться под землю — связанный, раздавленный тяжелой одеждой и ужасным грузом, — наоборот, воцарилось сосредоточенное, глубоко выразительное молчание. Я думаю, что в этот момент все присутствующие инстинктивно мысленно ставили одно событие на место другого: спуск Лубена 9 августа 1952 г. и сегодняшний спуск 7 августа 1953 г.

Некоторые, вероятно, думали, что я настаивал на первой очереди, чтобы первым поклониться могиле Лубена. Признаюсь, что это соображение было мне не чуждо, но я главным образом хотел осмотреть сверху донизу головокружительную шахту и составить себе представление о возможности подъема наверх праха нашего друга, чтобы таким образом дать его семье последнее утешение — похоронить его на кладбище в родном селении.