Тридцать пять родинок

Но тут неожиданно самый краешек моего мозга вцепился в суффикс. Я не осознал, что сказал доктор, но даже я смог понять, что смертельные болезни не называются «жировичок». «Жировичище» или уж в крайнем случае «жировик», но никак не «жировичок». Я вдруг заметил, что ЭТО на самом деле меньше спичечной головки и, вообще, выглядит как-то безобидно…

Поэтому вместо еще секунду назад крутившегося на языке «Доктор, я буду жить?» я неожиданно громко поинтересовался:

— Что такое жировичок???

— Прыщик, — пискнула в ответ присевшая на корточки девчушка в белом халате…

Если бы там не было столько свидетелей, я бы обязательно что-нибудь сломал доктору Петрову.

О ребрендинге

В мои молодые и гульливые годы был у нас в компании один парень, прозвище у него, несчастного, было Маня. Помню, как он страдал из-за этого. Каждый раз, когда мы знакомились с девчонками и очередь представляться доходила до него, он просто молча протягивал руку и кто-нибудь из нас, небрежно махнув головой в его сторону, кидал:

— Ну а это — Манька…

И девчонки сразу радостно ржали:

— А почему Манька-то?

А потому что в пятнадцать лет он спер у своей бабки облигацию еще сталинского оборонного займа и попытался какому-то иностранцу в гостинице «Космос» втюхать ее как пятьдесят рублей. В наше время это называлось «взять на олду», то есть, покупая что-то у иностранца, расплатиться какой-нибудь обесценившейся банкнотой до реформы 1961 года. Но банкнота — это банкнота, там хоть можно было спутать, а облигация-то размером была с целый тетрадный лист, так что иностранец не повелся на надпись «50 рублей», поднял скандал, и начинающегося фарцовщика повязала отельная обслуга. Правда, отделался он легко — по молодости лет его просто поставили на учет в детскую комнату милиции. Ворованная облигация вернулась в бабушкин сундук, но после этого случая к парню на всю оставшуюся жизнь приклеилась кличка Манька Облигация, или просто Манька.

Велика все-таки в этом смысле была тогда сила кинематографа. Если родители называли сына Геной — стопудово ему потом доставалось прозвище Крокодил, а все Лариски обязательно становились Крысами. Но все-таки это было не так обидно, как молодому парню оказаться Манькой. С таким прозвищем ему и наливали последнему, и девчонки ему всегда доставались похуже, и за пивом гоняли всегда только его, и, главное, никогда никому слова не скажи — чуть что, сразу все в один голос орут: «Манька, не ври!»

А тут, как назло, вышел на экраны фильм «Конвой», и там у главного героя было прозвище Резиновый Утенок, и, какой бы девчонке он ни представлялся в фильме, все у него спрашивали: «А почему Утенок?» И главный герой отвечал: «Потому что это рифмуется со словом, „чертенок“!»

Ну это у нас так перевели, конечно, а в оригинале-то по губам читалось «Why they call you Duck?» — «Cause it rhymes with Fuck!» — такие-то вещи мы понимали, слава богу, тут нас дублеры хрен бы обманули…

И вот Манька загорелся идеей — сменить себе кличку. Он долго думал и наконец выбрал себе кличку Пакет. То есть у него в голове прямо картинка такая нарисовалась, как мы знакомимся с новыми девчонками, он так гордо говорит: «А меня зовут Пакет!» Девчонка удивляется, мол, «а почему Пакет?». И он ей небрежно отвечает: «Потому что это рифмуется со словом, „минет“!»

Дело оставалось за малым, уговорить ребят, чтобы все к нему обращались именно так, но с такими просьбами все ребята Маньку просто посылали в жопу. Тогда он объявил, что заплатит каждому в нашей компании по десять рублей за то, чтобы мы все называли его Пакет. Ну, десять рублей-то не лишние, мы, конечно, согласились, и первую же следующую зарплату Манька, ой нет, теперь уже Пакет, угрохал на собственный имидж, совершив первый на моей памяти ребрендинг.

В тот день, я помню, он всех нас просто замучил. Пока мы, собравшись на лавочке, дожидались задерживающихся ребят, он раз по двадцать подошел к каждому с вопросом: «Ну, как меня зовут?» — «Пакет, Пакет, отстань», — устало вздыхали мы. Потом, когда мы шли в магазин за выпивкой, торопясь, чтобы успеть до семи, он нарочно тащился сзади, чтобы мы кричали ему: «Пакет, не отставай». В очереди он нарочно скандалил и размахивал руками, чтобы мы его одергивали: «Пакет, не шуми!»

Но это все было так сказать, завязкой, подготовкой к его настоящему триумфу: все это время он предвкушал тот момент, когда мы пойдем знакомиться с девчонками, — он нам и выпить-то потом не дал как следует, все торопил: быстрей, быстрей…

Ну, быстрей так быстрей. Глотнули мы второпях и, зажевывая на ходу, пошли на дискотеку искать девчонок. Тут уж Пакет не отставал — несся быстрее всех. Когда нам стали попадаться девчонки, он сначала отбраковывал всех, мол, страшные какие-то, а потом, когда бухло уже стало действовать и страшных девчонок больше не осталось, он нагло ткнул пальцем в самую красивую и заорал: «Чур, моя!»