Тридцать пять родинок

Краткая суть проблемы. Дело в том, что лукавят люди, говорящие, что в Советском Союзе не было расизма. Темнокожих братьев у нас в народе недолюбливали даже тогда, когда Леонид Ильич на трибуне лобызался взасос с делегацией Лиги африканских государств, получая из их рук главную награду всей Африки — орден «Золотое кольцо в нос». Причем недолюбливали примерно такие же молодые бестолковые пацаны, как и сейчас, и примерно за то же самое: темнокожие братья легко и непринужденно охмуряли и уводили у них из-под носа девчонок, которых бестолковые пацаны почему-то считали «своими». То есть, какими бы расовыми или экономическими теориями это желание «порубить черномазых» ни оправдывалось тогда или сейчас, настоящий корень проблемы именно в том, что время от времени, напившись пива, жители ближних к Тимирязевке районов вдруг спохватывались: бли-и-ин, а девки-то наши с неграми крутятся! — и шли выламывать колья из заборов. Ну и в общем, не знаю, как сейчас, но по временам моей юности негритянскому студенту вечерами в районе Тимирязевского парка гулять было небезопасно.

Каждое африканское землячество решало проблему по-своему.

Кто-то запрещал своим студентам гулять с белыми девчонками. Но это, понятно, нереал. Ну вот представьте, что это такое — запретить студентам трахаться? Да просто даже представить такое смешно, честное слово. На фиг нужна такая учеба, немедленно спросит меня нормальный студент, и я просто не буду знать, что ответить на такой вопрос. Но, поскольку соотношение мальчиков и девочек, присылаемых на учебу в Советский Союз, было примерно десять к одному, запрет гулять с белыми девчонками становился равносилен запрету трахаться.

Кое-какие землячества ввели для своих студентов комендантский час — тоже фигня. Если студентов заставить обязательно приходить в общагу к восьми вечера, это значит только одно: в 8.15 студенты, только что отметившие свой приход на вахте, как тараканы полезут на волю через окна, и к травматизму от дрынов приплюсуются сломанные ноги от падения с водосточных труб.

Были землячества, которые для своих студентов содержали траховой персонал внутри общаги — это мудро, но все-таки полумера, потому что непременно появятся проблемы с графиком посещений, да и не просто трахаться хочется молодым ребятам, им хочется именно влюбляться, а в этом траховая обслуга — плохой помощник.

Нагонийское землячество подошло к решению проблемы по-своему.

Заместителем консула по науке в Москву прислали некоего перца, которого все называли Папа Док.

Папа Док, суровый ветеран африканского спецназа ростом два метра пятнадцать сантиметров, ничего не понимал в науке. Но у него был дипломатический иммунитет и кулаки, способные поставить увесистую точку в любом академическом диспуте.

Если где-то вечером в парке «Дубки» обижали студента из Нагонии, Папа Док действовал быстро и жестко. Он немедленно шел в парк, ломал пальцы и выкручивал яйца всем попавшимся ему на глаза молодым ребятам и очень быстро находил тех, кто обидел его подшефного. После этого он бил очень сурово всех, а если прибывали милицейские наряды — отмазывался дипломатическим иммунитетом.

Короче, очень скоро темнокожие студенты могли свободно разгуливать вокруг Тимирязевки. Если им встречалась компания агрессивных молодых людей, студенты, будь они из Зимбабве или Кот-д'Ивуара, нагло врали: «Мы — нагонийские!» — и даже самые отчаянные неформалы осторожно расступались перед ними, уважительно пропуская: проходите, мол, гости дорогие!

И вот, когда Папе Доку кто-то стукнул, что, мол, за нашей студенткой ухлестывает белый парень, заместитель консула по науке выловил меня возле общаги вместе с девчонкой и спокойно объяснил, что он со мной сделает, если вдруг на меня от подружки будет хоть одна жалоба.

Папа Док был немногословен. Но я ему поверил сразу и потом долго-долго убеждал, что все будет в полном-полном порядке.

Тут добавлю немного про ту беседу с Папой Доком.

Увидев перед общагой огромный силуэт, девчонка сразу юркнула в подъезд, а я остался убеждать ветерана спецназа в том, что я хороший. Разговаривать с ним было непросто.

Во-первых, он стоял и смотрел на меня сверху вниз абсолютно молча — то есть не просто не произносил ни слова, а даже не хмыкал, не кивал головой и, по-моему, даже вовсе не хлопал глазами.

Во-вторых, он улыбался.

При взгляде на эту улыбку немедленно вспоминался первобытный, так сказать, доисторический смысл заворачивания губ для демонстрации зубов. То есть пошел неандерталец какой на охоту за мамонтом и заблудился. Бродил по горам неделю и вдруг видит — пещера, а из пещеры дымок и пахнет вкусно. Он, конечно, ломая *censored*юр, радостный скачет по камням на запах, типа ща ка-а-ак «Доширака» наемся, и тут из пещеры высовывается голова и начинает широко улыбаться нежданному гостю. И, видя оскаленные ему навстречу зубы, неудачливый охотник понимает: еще шаг вперед — и все, конец. Тогда гость сразу же начинает суетливо откланиваться, посылать хозяевам пещеры воздушные поцелуи и снова уходит подальше в горы: там, среди волков, спокойнее как-то.