Тридцать семь

Одни мне часто говорят: – Женись, уже седой!
И предостерегают божьей карой.
Одни мне говорят: – Ну, до чего ж ты молодой!
Другие же судачат: слишком старый.
Легко сказать – женись, я, что ли, зря победовал?
По сеновалам спал, в палатках ветхих тоже спал,
Бывало, что не ел, бывало, просто голодал.
Подумал я, похныкал и не стал.

Чтоб жить с женою, мужем можно вовсе и не быть —
Как в старину гусарским офицером.
При эдаком раскладе можно женщину любить
И реже называть ее мегерой.
Есть в паспорте моем одна любимая графа.
В ней значусь холостой. Вот это повезло – лафа!
Я прокляну тот день, когда скажу себе – женюсь!
Детей люблю, но досмерти боюсь.

Грудному-то дитю еще попробуй угоди…
Вари ему всю ночь супы и каши.
Он много ест, а до горшка не может сам дойти,
И вскоре вспоминает про папашу.
Прикинь, мужик, подходишь с добрым трепетом к пивной…
Друзья глядят, как ты ползёшь уныло за женой.
Но не свернуть, не подойти не можется никак,
Смертельный враг, какой я был дурак!

К чему я все? Я за тебя волнуюсь, юный друг,
Смотри, не подставляйся под удары.
Как нижнее белье, меняй по графику подруг,
Через неделю, заменяя старых.
Пою, а сам боюсь, – ну бог не дай, услышит кто.
Мгновенно разорвут и изнасилуют за то.
Но ради дела я готов публично пострадать.
Готов отдаться и себя отдать.

12/12–1993 г.

Белый вальс

Я опьянел от вдохновенья
И от вина в моем бокале.
Я запинался от волненья,
Но говорить Вы мне не дали,
Вонзив кинжалы поцелуя
В полоску губ моих усталых.
Не оставляйте, Вас прошу я,
Вино затворником бокала.

Вы приглашаете на танец.
Пусть это будет белый вальс.
Пускай застенчивый румянец,
Как бриллиант, украсит Вас.
Взлетит смычок, вздохнет оркестр.
Я не устану говорить:
– Не закружите нас, маэстро,
Мы будем бережно парить.

Ваш голос лишь прольется – тает,
Пленяет опиум духов,
Я строки лучшие читаю
Для Вас написанных стихов.
И меркнет свет дневной при этом.
Со мною Вам не до него.
Не покидайте же поэта
Июльской ночью одного.

31.12.1992 г.

Откровение