Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается

– Если бы они не хотели для вас безопасной жизни, – ответил он, – они бы рассказали вам все, чтобы вы смогли прибавить еще одну главу к их несчастливой истории. – Ишмаэль положил книгу на кресло и вложил кольцо в руку Вайолет. – Вы здесь на месте, вы – часть нашей колонии и нашего острова и под моим присмотром. Я скажу островитянам, что вы передумали и отказываетесь от своего бурного прошлого.

– А они поддержат вас? – спросила Вайолет, памятуя намерение Едгин и Финн начать мятеж за завтраком.

– Ну разумеется, – ответил Ишмаэль. – Жизнь, которую мы ведем на острове, значительно лучше жизни в большом мире, где полно вероломства. Выйдем отсюда вместе со мной, дети, и можете позавтракать вместе с нами.

– И выпить сердечного, – присовокупил Клаус.

– Без яблок, – добавила Солнышко.

Ишмаэль повелительно кивнул в сторону выхода и повел детей к дыре под корнями, по пути выключив свет. Бодлеры вышли наружу в чащобу и, выходя, оглянулись напоследок на потайную пещеру. В неясном свете они заметили, как Невероятно смертоносная гадюка скользнула по ишмаэлевской книге записей и последовала за детьми на свежий утренний воздух. Солнце просвечивало сквозь листву громадной яблони, и лучи, достигая кресла, освещали золотые печатные буквы на корешке книги. Детям хотелось бы знать, написали эти буквы их родители, или же это сделал предшествующий автор, или кто-то еще до него. Им хотелось знать, сколько историй содержит эта книга со странным названием и сколько еще людей смотрело на золотые буквы, прежде чем пролистать этот том с преступлениями, безумствами и несчастьями, уже свершившимися, и добавить собственные, наслоить их, точно луковичную шелуху. Покидая чащобу вслед за рекомендателем с глиняными ногами, бодлеровские сироты размышляли о собственной несчастливой истории и об истории своих родителей, а также об историях других людей, выброшенных штормами на остров и добавлявших все новые главы в книгу «Тридцать три несчастья».

Глава одиннадцатая

Возможно, однажды вечером, когда вы были еще совсем ребенком, кто-то укладывал вас спать и прочитал вам вслух рассказ «Паровозик, который смог». И если прочитал, то мое вам глубокое сочувствие, ибо это один из самых нудных рассказов на свете. Слушая его, вы, вероятно, сразу заснули, – почему его и читают детям на ночь. Напоминаю, что речь там идет о паровозике, который обладал способностью думать и говорить. Кто-то попросил паровозик выполнить одну трудную работу, такую скучную, что и описывать не стану. Сперва паровозик не был уверен, что справится, но потом он начинает бормотать про себя: «Думаю, что смогу, думаю, что смогу, думаю, что смогу», и, повторяя так, он и вправду добился успеха. Мораль рассказа такова: стоит убедить себя, что ты можешь сделать то или иное, и ты действительно сумеешь это сделать. Мораль эту, правда, легко опровергнуть, если уверить себя, что сумеешь слопать пять кило мороженого за один присест или устроить такое кораблекрушение, чтобы попасть на отдаленный остров, стоит только пуститься в плавание во взятом напрокат каноэ с просверленными в днище дырками.

Я упомянул рассказ «Паровозик, который смог» только для того, чтобы, когда я говорю про бодлеровских сирот, которые, покинув чащобу вместе с Ишмаэлем и отправившись назад в колонию, оказались на «паровозике, который не смог», вы бы поняли, что я имею в виду. Прежде всего, детей тащили назад дикие козы на больших деревянных санях, управляемых Ишмаэлем, который восседал на огромном глиняном кресле. И если вы когда-нибудь удивлялись, почему повозки, запряженные лошадьми, и собачьи упряжки – куда более распространенный способ путешествовать, чем сани, запряженные козами, то это потому, что козы не самый удобный вид транспорта. Козы отклонялись от прямой, виляли из стороны в сторону, бессмысленно болтались туда-сюда, а время от времени останавливались пощипать траву или просто подышать утренним воздухом. Ишмаэль пытался убедить коз двигаться побыстрее своим обычным рекомендательным способом, но не путем обычных пастушьих приемов.

– Не стану вас принуждать, – повторял он, – но, козы, нельзя ли прибавить шагу…

Но козы лишь тупо глядели на старика и продолжали еле волочить ноги.