Тридцать три несчастья. Том 4. Занавес опускается

Кит протянула руку и дотронулась до его щиколотки, там, где находилась татуировка в форме глаза, преследовавшая детей с тех самых пор, как они увидели ее впервые. Вайолет, Клаус и Солнышко глядели на татуировку и вспоминали все случаи, когда она была скрыта, и все случаи, когда обнажалась, и думали обо всех других местах, где встречали ее, ибо, если приглядеться, буквы «Г. П. В.» составляли вместе изображение глаза, а когда дети обследовали Главную противопожарную вертикаль или пытались сначала расшифровать зловещие тайны организации, а потом участвовать в ее благородных делах, эти глаза постоянно наблюдали за ними, хотя до сих пор оставалось загадкой, были эти глаза благородные или вероломные, добрые или злые. История этих глаз вся, целиком, казалось, навсегда будет скрыта от Бодлеров, останется загадкой вместе с историей всех других глаз, наблюдающих днем и ночью за всеми другими сиротами.

– «Ночь смотрит тысячами глаз… – хриплым голосом произнесла Кит и, подняв голову, посмотрела на злодея. Бодлеры догадались, что она цитирует чьи-то слова. – А день глядит одним. Но солнца нет – и по земле тьма стелется, как дым. Ум смотрит тысячами глаз, любовь глядит одним. Но нет любви – и гаснет жизнь, и дни плывут, как дым»[60].

Граф Олаф слабо улыбнулся.

– Ты не единственная, кто может прочесть вслух слова нашего товарища, – сказал он и устремил взгляд на море. День клонился к вечеру, скоро над островом должна была сгуститься темнота. – Горе передается от человека к человеку, – произнес негодяй. – Оно становится все глубже, как вода на прибрежной отмели. Выбирайтесь отсюда как можно раньше. – Он закашлялся, раздались жуткие звуки, и он схватился за грудь. – И не заводите собственных детей, – заключил он и коротко, резко рассмеялся.

И на этом заканчивается история негодяя. Олаф лег на спину и лежал на песке вдали от вероломного мира, а дети стояли и смотрели на его лицо. Глаза у него ярко блестели, рот раскрылся, как будто он хотел что-то сказать, но бодлеровские сироты так и не услышали больше от Графа Олафа ни слова.

В этот момент Кит вскрикнула от боли хриплым, отравленным ядом голосом, и Бодлеры поспешили ей на помощь. Они даже не заметили, когда Граф Олаф закрыл глаза в последний раз. И возможно, сейчас самое время и вам закрыть глаза, и не только для того, чтобы не читать конца бодлеровской истории, но и чтобы легче представить себе начало следующей. Вероятнее всего, ваши собственные глаза были закрыты, когда вы появились на свет, так что вы покинули безопасное место, а именно – материнскую утробу, и вступили в вероломный мир, не видя, в общем-то, куда вы вступаете. Вы еще не знали тех, кто помог вам появиться на свет, или тех, которые будут оберегать вас в начале вашей жизни, пока вы были еще меньше, нежнее и требовательнее, чем теперь. Странно как-то, что вы так ведете себя и так надолго препоручаете себя заботам незнакомцев и лишь постепенно открываете глаза и видите, что же, собственно, происходит с вами. И тем не менее так почти каждый из нас входит в мир. Быть может, если бы мы видели, что нас ждет впереди, и различали вдали череду уготованных нам преступлений, безумств и несчастий, мы оставались бы в материнской утробе, и тогда не было бы в мире никого, кроме большого количества очень толстых, очень раздражительных женщин. Во всяком случае, именно так начинаются все наши истории – в темноте, с закрытыми глазами, и так они и заканчиваются: все мы произносим какие-то последние слова – свои или чужие, – а потом погружаемся обратно в темноту, когда череда наших несчастий подходит к концу. И таким-то образом одновременно с началом путешествия, предпринятого младенцем Кит Сникет, мы подходим к концу череды несчастий, составляющих данную книгу. Какое-то время роды продвигались с трудом, и детям уже казалось, что дела идут в аберрантном, иначе говоря, совершенно, абсолютно неправильном и прискорбном направлении. Однако в конце концов появился в мире младенец женского пола, а из мира, к моему большому горю, ушла мать младенца, моя сестра, после долгой ночи страданий, но и радости тоже, ибо рождение ребенка всегда добрая весть, сколько бы впоследствии ни пришлось слышать этому ребенку дурных вестей.

Солнце поднялось над прибрежной отмелью, которую целый год теперь не скроет прилив. Бодлеры, стоя на берегу, держали на руках младенца и смотрели, как девочка впервые открывает глаза. Дочка Кит Сникет прищурилась от яркого света восходящего солнца и попыталась сообразить, где это она, и, размышляя об этом, она, конечно, расплакалась. Девочка, названная в честь мамы Бодлеров, надрывалась и надрывалась, и с этого началась череда ее несчастий, а история бодлеровских сирот закончилась.