Тридцать три - нос утри

Ушибаясь о стулья, они побежали на кухню. Коробок оказался на месте. Керосиновая лампа тоже нашлась – на подоконнике. Ломая спички, Винька зажег фитиль, поставил на горелку пузатое стекло. Желтый свет неохотно растекся по кухне, ходики на стене застучали подчеркнуто громко.

– Винь, давай в комнату не пойдем. Мне кажется, будто там кто-то...

– Сиди здесь, если такая бояка. А я пойду... – И пошел. Потому что еще хуже, если рядом пустая темная комната. И Кудрявая пошла, куда она денется-то? Опять сели к столу. И при свете лампы вырезали еще по флажку. Тени от рук и ножниц разлетались по стенам. Кудрявая ежилась.

Винька сказал с последней решительностью:

– Вот что! Ложись-ка спать! Залезешь с головой под одеяло, там не страшно.

– А ты?

– Я тоже.

Лампу гасить, конечно, не стали. Не глядя друг на друга, разделись, залезли в постели. Винькино одеяло было ватное, тяжелое. Он натянул его до макушки. Кудрявая шумно повозилась и затихла. И стало так беззвучно – до звона в ушах. И сквозь этот звон, сквозь ватную одеяльную плотность все равно слышались ходики на кухне. И скрип за окном.

А дома, у Людмилы, сейчас, наверно, все сидят на кухне, играют в лото или в подкидного. А тихий Никита негромко бренчит на мандолине...

Винька вздрогнул и подскочил: его взяли за плечо. Он перепуганно сел. Кудрявая стояла рядом – с голыми руками и ногами, в холщовой рубашонке до колен.

– Винь, можно я посижу рядышком? А то на чердаке опять...

Винька понял, что сейчас он как есть – в трусах и майке, даже без валенок – вышибет дверь и с воем помчится через овраг, в безопасный дом к сестре.

Он не побежал. Он... со злостью вскрикнул про себя и сломил этот страх. Встал, взял Кудрявую за холодные локти, отвел к ее кровати.

– Ну-ка лезь обратно... – Вернулся к своей постели, прихватил увесистое одеяло и снова пришел к Кудрявой. Забрался на кровать с ногами. Набросил одеяло на Кудрявую и на себя – как шатер. И стало как тогда, под полушубком у печки.

– Глупая. Почему ты с бабушкой не боишься, а со мной... такая...

– Потому что... ты тоже боишься, – догадливо шепнула она.

– Да нисколечко! Вот... честное пионерское! – В эту секунду он не врал. – А ты... теперь тебе ведь тоже не страшно, а?

– Ага...

– Ну вот. И больше ничего не выдумывай.

Тогда она спросила то, что он совсем не ждал:

– Винь, а ты веришь в Бога?

– Ты что? С ума сошла?

– Да нет, я так... – Кудрявая словно чуть отодвинулась. А Винька вспомнил иконку в кухонном углу. Он всегда думал – бабушкина.

– Ну... понимаешь, Кудрявая... это, наверно, кто как хочет. Если человеку верится, то пускай... Может, ему так легче живется...

– Винь... Расскажи что-нибудь.

– Ладно... Помнишь, я рассказывал, что Арамис сделался главным начальником в тайном ордене иезуитов? А д’Артаньян в это время ...

– Ты лучше про Рауля. И про Луизу.

– Подожди, надо про все по порядку. Иначе будет непонятно...

По порядку получилось длинно. Винька вдруг понял, что Кудрявая спит, привалившись к его плечу.

– Ну, ты не слушаешь.

– Я слушаю. Я только маленько подремлю. Подожди... Я сейчас. – И прилегла.

И Винька прилег тут же. Зачем уходить, если скоро рассказывать дальше...

Он даже не почувствовал, как вернувшаяся бабушка отнесла его на другую постель.

Ух и спал он после всех страхов! Когда открыл глаза, солнце уже искрилось на медных подсвечниках пианино.

Кудрявая сидела, укрытая по пояс. Тянулась руками за спину, пытаясь застегнуть пуговки на детском лифчике с резинками для чулок. Увидела, что Винька не спит, застеснялась, но поняла, что поздно.

– Винь, помоги, а? Я не дотянусь...

Винька вздохнул и откинул одеяло.

Петли были тугие

– Надо вперед пуговицами носить, тогда не будет мороки, – посоветовал Винька со знанием дела.

– Мне всегда бабушка помогает. Или мама...

– А где они?

– Мама еще не пришла с дежурства. А бабушка ушла пораньше на рынок, велела нам спать. А я уже совсем выспалась... Ты доскажешь про... Вальер?

– Про Ла-вальер, горюшко мое. Сколько раз тебе повторять... – И подумал, что она еще маленькая. И... как сестренка.

С той поры Винька с Кудрявой не церемонился. Покрикивал на нее, когда простужалась и боялась глотать таблетки. Вместе с бабушкой ставил ей горчичники (“А ну не дергайся, а то как шлепну, еще горячее будет!”) Силой завязывал у подбородка длинные меховые уши, чтобы не застудила железы.

А когда случалось “нервное” и снова болела нога, Винька чуть ли не на себе доставлял Кудрявую домой, усаживал на кровать, сдергивал с нее чулок и начинал решительно растирать, разминать кривую ступню – этому его тоже научила бабушка Александра Даниловна.

Летом Кудрявую должны были отвезти в Ленинград. Там в детской клинике работал известный хирург, хороший бабушкин знакомый военной поры. Он обещал “сделать все возможное”.

После массажа Винька заматывал ногу согретым полотенцем, подтаскивал Кудрявую ближе к печке, устраивал ее на лавке и садился рядом.

– Ну, слушай... – И начинал очередной рассказ.