Тридцать три – нос утри…

Тихий Никита обещал выточить в мастерской новый бочонок и вырезать на нем цифры, но это после каникул. А пока он занят был своей картиной. Поэтому вечером решили поиграть в подкидного. Вчетвером – в самый раз. Рудольф и Ферапонт куда-то ушли. Может, снова подрабатывать в ресторане.

Но Людмила Виньку к игре не допустила.

– От тебя пластмассовой дрянью несет! Опять копался на свалке?

Винька копался именно там. По Никитиной просьбе. Никита хотел раму картины оклеить кусочками серой, коричневой и темно-красной пластмассы. Он спешил: работу свою он готовил для Областной выставки народного творчества. Винька набрал много цветных квадратиков, и Никита сказал большое спасибо. А со стороны сестрицы – никакого понимания:

– Снимай, обормот, штаны и рубаху, придется опять стирать… А сам иди вылей на себя ведро воды.

Винька лить на себя из ведра не стал. По вечернему оврагу сбегал к бочаге, окунулся в теплую воду. Было тихо, безлюдно и уже сумрачно. В кустах копился мохнатый туман. Над откосами светились окошки. Где-то пела пластинка:

О, голубка моя-а!

Как тебя я люблю, у-у… 

Сразу слышно, что не патефон, а радиола. Их теперь продавали в “Культтоварах”. Небольшой приемник “Рекорд”, у которого сверху откидывается крышка. Под крышкой патефонный круг, а вместо блестящей головки с мембраной – похожий на пластмассовую ложку звукосниматель. Не надо крутить ручку пружинного завода, нажимай кнопку и слушай! И звук без всякого шипенья, и можно регулировать громкость. Людмила обещала, что, когда Николай вернется с Севера, они купят такую штуку…

Винька потанцевал на мостках, растерся прихваченным из дома полотенцем и заскакал назад по тропинке. Были сумерки, но не было и намека на Тьму. Наоборот, уютно даже. Лишь комары вели себя по-свински. Винька отмахивался полотенцем…

Когда Винька вернулся, его штаны и ковбойка уже висели на веревке. Спустившиеся до досок лямки цапал коготками черный котенок Степка.

Степку недавно подобрал на улице и принес Никита. Рудольф просил котенка себе, для фокусов на сцене, но тетя Дуся сказала:

– Ишшо чего! Мучить животную…

Степка цапнул раз, другой, потом вцепился в лямку накрепко и закачался на ней. Винька не стал прогонять. Пусть дурачится, жалко что ли…

Потом Винька лежал в блиндаже и слышал, как Степка легонько ходит по доскам… Интересно, зачем он Рудольфу? Наверно, для эффекта, связанного с Тьмой: самого котенка не видать, а зеленые глаза горят во мраке. Только пришлось бы замазывать белые пятнышки на лапках.

“Ишшо чего! Мучить животную!”

Раздались другие шаги. Тоже легкие, но все же человечьи. Наверно, Ферапонт спустился с чердака покурить… Так и есть, потянуло сквозь щели табаком. Дым-то вечером жмется книзу…

Дурак, зачем он курит? Годами взрослый, а легкие-то как у первоклассника, спалит их на фиг никотином. А скажешь – сразу в ответ: “Ну и спалю! На кой черт мне такая жизнь!”

Может, он и прав…

3

Утром, когда Винька выбрался на “палубу”, одежды на веревке не было. Неужели Людмила сняла так рано?

На пустом курятнике сидел Степка и жмурился.

– Где мои манатки? – спросил Винька. Степка уклончиво отвел глаза, стал вылизывать лапу. На березе злорадно закричала ворона.

Винька через окошко пролез в комнату. Людмила и Галка еще спали.

– Люда… Слышь, Люда… Где мои штаны и рубашка?

– А?.. Что?.. Чего тебя в такую рань подняло?.. Что “где”? На веревке, конечно.

– Нету…

Потом был переполох на весь дом.

О ворах в той округе в ту пору не было слышно. По крайней мере, о таких, которые тягали бы с веревок поношенную ребячью одежонку. Да еще специально подбирались бы для этого из оврага, лезли на шаткие доски через перила…

“Да я бы и услышал, – думал Винька. – Палуба-то скрипучая…”

Людмила дала Виньке другую рубашку и сатиновые шаровары, которые он брал в лагерь для защиты от злых вечерних комаров и случайного холода. Но вид у шаровар был затрапезный, и бегать в них было неловко, резинки давили живот и щиколотки. Дома в сундуке лежал купленный “на вырост” костюм, но без мамы его не найти. А мамы нет. Да она и все равно не даст: “Истреплешь до школы”. К тому же, в нем жарко в такую погоду, и мешковатый он, большой чересчур, и вообще Винька в этом пиджаке с лацканами и в брюках с отворотами чувствовал себя жених женихом. Приди-ка в таком виде на Зеленую Площадку…

У какой скотины зачесались руки на чужое добро?

Как ни крутил мозгами Винька, а все сходилось к Ферапонту. Некому больше!

Но ему-то зачем?

Несмотря на малые размеры, Ферапонт презирал всякую детскость. И одежда его была уменьшенной в три раза копией взрослых костюмов. С другой стороны, Винькины рубашка и штаны, хотя и ребячьи, Ферапонту оказались бы, конечно, велики. Ковбойка – до колен, а в штаны можно было бы засунуть двух Ферапонтов.