Тридцать три урода

Ты прав, мой Пок, своим напоминаньем.
Мы землю с небом призваны роднить.

Титания. И в смертных вечность творчества будить.

^{Эльфы приносят троны.}

Пок. Спеши, царь Оберон, на запад хмурый.

Сердце Розы. Он станет светом, лишь мы прилетим.

Оберон (подымаясь вместе с Титанией с ложа).

Где ступишь ты — там брызнет цветик рая,
Ты засмеешься — вспыхнут очи звезд!

Титания.

Где ступишь ты — земля звенит играя,
Смеешься ты — от края и до края
Охватит небо семицветный мост.
(Венчает себя венцом.)

Пок. Мне чудится — ленились долго мы.

Сердце Розы. Забыли смех и умное веселье^{209}.

^{Оберон и Титания всходят на троны.}

Оберон.

Пусть высохнут болота. Море синим
Пусть дремлет в аметистных берегах.

Титания.

Пусть овцы на смарагдовых^{210} лугах,
Как снег белеют. Светлые напевы
Заводят юноши в венках и девы.

^{Улетают все, кроме Пока. Первые лучи солнца падают на кровлю храма.}

Пок (стремительно слетает на площадь. Обращается к публике в театре).

Титании божественная нежность
И Оберона пылкая мятежность,
Певучий рев и мощные крыла
Лигея в людях, меж богов осла, —
Вот представленья нашего предметы.
Богов и смертных различай приметы:
Пусть эльфы рощ проказят и шалят,
Любовных бредней грезят новый лад.
Вам, смертным, брать пример с богов напрасно,
И даже приближаться к ним опасно,
Не мни выведывать об их делах —
Не то как раз очутишься в ослах!

Конец

ЛИРИЧЕСКИЕ МИНИАТЮРЫ

ТЕНИ СНА {211}

I. Земная весна

Зачем я люблю цветы у дорог, переплеск ручья через гладкий малахит моха и в зеленой тени шелестящий ливень? мяту и мед лугов, жужжание пчелы и сладкий ветер, что мнет шелк полей, и вопль волны? в синеве сверкание снегов из сырой земли? умильные лучи первых трав? и солнце, солнце?..

Тень чужого сна, ты сгинешь в неусловленный час с милой земли! Земная весна зовет осень и смерть… И снова брызжет — чужая весна. Преходящий, в неразгаданный час пройди на Запад. Восток червленеет для новых всходов.

II. Измена

Садовник убил лопатой слепого крота, чтобы крот не насыпал бархатистых горок в цветнике.

Пока садовник, еще до удара, бранился на крота, слепой крот не убегал: он царапался, доверчиво и смешно, кривыми лапками в свою землю, пахучую и сырую. Она же была ему, темному, родною темною матерью.

Когда садовник ударил крота, крот перевернулся на живот, его кривые лапы подергались, и он издох. И темная земля не защитила своего маленького темного сына.

Но кто мал и кто велик, кто зряч и кто слеп перед неисчислимым лицом Вселенной?

III. Глаза

Моя кошка принесла мне задушенного зайчонка.

Моя кошка — красивая и дикая охотница. Ее шерсть тигровая; ее широкие белые лапы упруги и мягки.

Она гордилась зайцем в зубах, и так как по вольной прихоти любила меня, то принесла мне свою добычу похвастаться ею.

И она глядела ярким взглядом в мой смущенный взгляд и тихо двигала сильным хвостом. Ее хризолитные глаза жили всею победою неведущего смерти места.

Но под ее головой висела другая голова, и другие глаза, как мутно-черные погасшие светильни, большим застылым взглядом вперились в мой испуганный взгляд.

IV. Агония

В ночной комнате лампада мерцает. Неутомимый маятник отбивает время в тишине. Серые сумраки, бледные отсветы, как воровские тени, скользят по одеялу и опять сбившейся простыне и по лицу старухи.

Тело утомилось своею душой, потому что всю долгую жизнь душа волочила его, упирающееся, куда оно не хотело. И душа устала от своего болящего тела; сырой червь, всю жизнь оно тягчило солнечный лет бабочки.

Настал воровской час предсмертной муки — час, разрешающий загадку сна.

Сижу у черного окна. Слушаю долго-долго трудящееся дыхание умирающей, и вижу корчи боли в бедном теле, и слышу предсмертный стон ее души. Еще уцепилась душа у неведомого порога, еще зовет муку на борьбу со смертью…

Гляжу с любовью в мутные глаза…

Хочу быть сильною против страдания.

О, Боже! Не убоюсь смерти себе, ни жизни; но за нее как сотворю молитву «Да будет воля твоя»?

V. Бунт^{212}